комната была просто залита светом, и пока Нина одевалась и кружилась по квартире, за ней, как в диснеевской сказке, носились в воздухе блестящие пылинки. Она уезжала на один день в Прагу, а я собирался в редакцию.

В те времена редакция “Гостя” была уже не такой, как прежде, когда я только начинал там работать. Раньше она состояла из небольшой кучки людей, имевших то или иное отношение к литературе, но постепенно превратилась в компанию по производству книг. Впрочем, эта судьба постигла все крупные издательства: чтобы сохранить свое положение на рынке, они выпускали все больше и больше книг, хотя прекрасно понимали, что хороших-то авторов больше не стало. В общем, редакция разрослась и обстановка в ней сильно изменилась. Читать здесь все любили по-прежнему, но теперь нередко выяснялось, что уже не каждому удается отличить хорошую книгу от плохой. Вместо внутреннего компаса стал использоваться компас более доступный, со стрелкой, намагниченной разными жанрами и трендами, которых на книжном рынке развелось не меньше, чем на любом другом.

Я проглядел новинки, пришедшие на этой неделе из типографии. Из пафосных и плохо переведенных восклицаний на задних сторонах обложек давно уже пора было составить антологию стихов. Что-то вроде:

 

Упрямая женщина, завязавшая с алкоголем

и склонная к самобичеванию

Смешная, трогательная, удивительная и поучительная.

Элегантный стиль контрастирует с темой романа

Я теперь не смогу относиться к болотам, как прежде.

 

Тогда я уже работал не столько в самом издательстве, сколько в редакции журнала. Тем утром я редактировал какую-то статью, где аргументы казались мне вывернутыми наизнанку, и потому искал любой повод оторваться от компьютера. Впрочем, существовал и другой выход: открыть на экране еще одно окно и понаблюдать за перепалками в Фейсбуке. Литература в ущерб себе превратилась в интеллектуальную арену, где у каждого есть собственное мнение по любому поводу, хотя мудрые книги как раз учат тому, что мнения в большинстве случаев играют малосущественную роль. За несколько лет, проведенных в Фейсбуке, я убедился, что аргументы обычно доказывают лишь одно: существование эго.

В итоге я заставил себя вернуться к редактуре и смог от нее отвлечься, только когда Мирек, показавшись в дверях моего кабинета, предложил сходить пообедать.

Мы отправились в забегаловку на Цейле, где посетители обычно ели прямо с пластмассовых подносов, как в школьной столовой. Эта часть Брно не могла похвастаться широким выбором заведений, но даже дрянной обед служил хорошим поводом обсудить новости: газета “Лидове новины” назвала роман Мартина Рейнера “Поэт” книгой года[75].

– Все-таки нужно, чтобы кто-нибудь написал роман о Незвале, – заметил Мирек, когда мы отыскали в битком набитой столовой два свободных места. – Вот это я понимаю – материал.

– Ну, на меня уж точно не рассчитывай!

Разговоры рабочих, чиновников и шумных цыганских семей сливались над длинными столами в единый гул. К примеру, наши соседи, одетые в спецовки, обсуждали установку пластиковых окон в доме, в котором они делали ремонт.

– С самого начала было понятно, кто выиграет, но я не думал, что с таким отрывом, – сказал Мирек.

– С каким?

– Кажется, больше двадцати голосов.

– А вторым был Жантовский с биографией Гавела?

Мирек кивнул в знак согласия, а потом, прожевав, продолжил:

– Интересно, что первые четыре места – это сплошь биографии: Рейнер написал об Иване Блатном, Жантовский о Гавеле, Люция Тучкова о Сюзанне Рено, а Забранова о Забране[76], причем последняя книжка – это просто ужас. Похоже, художественная литература уже никому не интересна.

– Мне тоже так кажется, особенно когда я читаю наших рецензентов, – ухмыльнулся я. – Но в этом конкретном опросе биографическая литература всегда держалась в топе. В прошлом или позапрошлом году выиграл, кажется, Долежал с его биографией Тоуфара. А до того – “Переписка” Восковеца и Вериха, “Письма Магора”, “Дневник” Юрачека и много чего еще.

– А в девяностых – “Вся жизнь” Забраны и “Теория достоверности” Дивиша[77], – добавил Мирек.

– Так что, налицо кризис художественной литературы? – подкинул я идею. – Вот бы нам статью такую в журнал.

– Есть в этом какая-то странность, – произнес Мирек, воткнув вилку в морковный салат. – Литература, основанная на вымысле, в последнее время как будто бы растеряла всю свою важность и влиятельность. Многие думают – мол, раз ты пишешь о том, что было на самом деле, то ты круче, потому что ничего не выдумал.

– Можно мне одну? – спросил я, потянувшись вилкой к его картошке-фри. – Наверное, как раз поэтому в половине фильмов говорится, что они основаны на реальных событиях. Меня это всегда веселило: в начале фильма создатели заявляют, что он основан на реальных событиях, а в конце продюсеры клянутся и божатся, что любое сходство с реальными людьми абсолютно случайно. Думаю, все дело в спросе на true stories. И отчасти – в возврате к наивности. Но разве в биографической литературе меньше вымысла, чем в романе? Может, в ней и меньше сюжетных уловок, но вот вымысла…

Наши соседи по столу решали, что делать со старой оконной притолокой, и обсуждали установку дополнительных подпорок этажом выше. В столовую продолжал стекаться народ, и сесть было уже некуда. Оставив обед недоеденным, а спор незавершенным, мы решили выбираться на улицу.

Во второй половине дня небо затянуло тучами, посыпался снег. Когда я возвращался с работы, под ногами уже лежал снежный ковер. Владелец одного из вьетнамских бистро подметал тротуар перед своим заведением. Стоящий рядом цыганский барон, будто не замечая гуляющей возле его ног метлы, не считал нужным отойти в сторону. Вьетнамец так и не осмелился ему ничего сказать, и в результате возле его заведения возник своего рода памятник местному сообществу: замерший на круглом снежном пьедестале цыганский барон в черной кожанке.

Вечером я ждал Нину во “Франце”. Выглядела она сегодня чудесно; впрочем, так бывало всегда, когда она возвращалась с очередного кастинга. Но я обратил внимание, что она будто бы чем-то озадачена. Снаружи уже стемнело – настолько, насколько это вообще возможно на шумной улице в центре города, – и за большим окном снова закружил снег.

Внутри было светло и уютно, как в медовой ячейке. Нина сидела напротив меня и вертела в руках пузатый бокал, наполненный рубиновым вином.

– Помнишь, ты мне как-то перечислял свои пять слов? – спросила она после того, как мы поперебрасывались малозначащими фразами.

– Ты имеешь в виду то упражнение, которые мы делали в “ХЛОПе”? Давно это было.

На том занятии я попросил студентов назвать пять слов, которые являются для них значимыми, а потом мы попробовали соткать вокруг них короткие истории.

– Ну да, а еще ты захотел услышать мои пять слов…

– Мы же тогда только начинали встречаться?

– Ага. И мы называли только самое что ни на есть прекрасное: справедливость, радость, тело…

– Да, это проективная методика, – кивнул я.

– Но ты тогда говорил, что существуют и теневые слова,