Когда позднее Нину стали снимать профессионалы, им удавалось сделать из нее кого угодно. Однажды они соорудили на ее голове афро цвета металлик и размером с небольшой декоративный куст, так что Нина выглядела, как экспонат из “Фабрики” Уорхола. В следующий раз она превратилась в элегантную ассистентку лондонской продюсерской компании с офисом в Сохо, потом – в патронессу рок-фанаток. Иногда она возвращалась домой, не успев принять свой цивильный облик, что вызывало во мне невероятное смешение чувств – от грусти и смятения до желания.

Нина вышла из ванной в изящном платье цвета дижонской горчицы, опоясанная тонким ремешком в “гусиную лапку”. Она иначе убрала волосы, тронула губы блеском, сделала что-то с глазами. Кривляния полоумного подростка сменились плавными телодвижениями, как если бы Нина с японского вдруг переключилась на французский.

Сцепив ладони на затылке, она выставила вперед локти и подбородок.

Чуть склонила голову, приоткрыла губы и посмотрела в объектив загадочно-томным взглядом.

Расстегнула верхнюю пуговицу платья, мечтательно повела глазами…

– Гм, думаешь, в “Марианне” на такое согласятся? – спросила Нина, рассматривая кадр, на котором она моргнула и выглядела так, как обычно и выглядят на фотографиях моргнувшие люди.

Напоследок Нина вышла из ванной в купальнике и в своих единственных туфлях на высоком каблуке. Я решил для разнообразия снять ее на видео, но она уже устала, а усталость обычно проявлялась у нее в том, что она начинала дурачиться. Нина встала перед объективом, ссутулилась, поковырялась в носу и заговорила с пародийным акцентом:

– Хеллоу, айэм Нина. Айэм твентисри, ноу, твентифо йерс олд энт айэм чек. Зис из май бади. Ду ю лайк май бади?

– Оф корс! – воскликнул я, продолжая снимать.

– Энт ду ю хэф мани?

– Йес, ай хэф.

– Бат ду ю хэф мэни оф ит? Ай мин мач?

– Хани, ай эм рич эз бич.

– Грэйт, ю ар май бой. Соу, ай эм блонд энт ай хэф вери найс гёрлиш лук. Ю кэн чек ит. Зис из ит, – она посмотрела в объектив. – Энт ай кэн поус фор ю лайк зис – энт зис – энт зис – энт олсоу зис. Оу, мит май баток. Зис из дженуин чек баток, ван хандрид пёрсент нэчурал.

– Рили?

– Ю кэн бет он ит. Южуали ай сит он ит бат ит из малтифанкшенл. Фор икзампл ю кэн воч он ит он зе стрит. Ор ю кэн слэп ит. Лайк зис. Ор ивен литл мор хардр, – она еще раз шлепнула себя по заднице. – Энт ай вуд лайк ту сэй зет май эдвэнтадж из зет ай хэф ноу хайр эдьюкейшн. Соу ю кэн би вери нэчурал виз ми. Ай мин ноу интелекчуал балшит.

– Ю мин лайк джендр ишьюз?

– Свитхарт, ай фил ай кэн би тотэли оупен виз ю: ай хэф эпсолютли ноу джендр – ай хэф оунли секс, – заявила Нина, едва сдерживая смех. – Свитхарт, ду ю вонт ми ту шоу ю май секс нау?

– Мэйби э литл бит лэйтр…

– Оукей. Соу лет ми джаст мэншн зет май секс из олвейс вери вайлд энт вет энт лауд. Соу айэм сендинг ю зис рикорд, соу ю кэн консидер май бади фром ол зе сайдс[74]…

После этого Нина послала в объектив воздушный поцелуй, а потом показала задницу. Хорошо еще, что трусы с себя не сдернула, хотя ее выступление и без того можно было расценивать как перформанс. За него в соответствующей мастерской брненского факультета изобразительных искусств она вполне могла бы получить титул бакалавра. Только нужно было приписать что-то вроде:

Студентка XY в своем видео-перформансе касается проблемы коммодификации тела в современной капиталистической практике и в контексте новых классовых различий. В новом тысячелетии пауперизованные студентки из Центральной и Восточной Европы открыли для себя рентабельность собственных тел, значительно возросшую с развитием высокоскоростного интернета. Во времена традиционного капитализма тело было коммодифицировано работой, которую оно могло выполнять, но в эпоху масштабной производственной механизации и компьютеризации тело оказалось освобождено для техник, приносящих удовольствие. Однако эта эмансипация носит ироничный характер, на что и указывает XY в своем перформансе. Если homo faber оставлял в мире материальный след разной степени отчужденности, то homo voluptarius (человек, дарующий наслаждение) воплощает зеркальную солипсичность сексуального экстаза. Обстановка студенческой комнаты, цитаты из разных жанров порнографии, а также идеально воспроизведенный “чек инглиш” – все это позволяет ей указать на…

* * *

“Бу!” – крикнула Нина и выскочила из-за угла.

Я уже про это рассказывал? Нина очень любила вот так выпрыгивать, и с тех пор, как мы начали жить в Брно вместе, мне постоянно приходилось быть начеку. У каждого из нас были свои причуды: я старался вогнать ее в краску, а она пыталась меня напугать.

– Твоя цель по сравнению с моей ужасно примитивна, – дразнил я Нину. – Испуг – это всего лишь рефлекс, а вот краска смущения тесно связана с твоим жизненным опытом, значит, мне нужно точно подбирать слова, намеки и взгляды, чтобы вызвать у тебя приток крови.

– Испугаться может и кошка, – добавил я, – причем выглядит она при этом гораздо забавнее человека. И вообще: ты видела когда-нибудь, чтобы кошки краснели?

– Может, они и краснеют, – возразила Нина, – только под шерстью не видно.

В любом случае в то утро Нина была в ударе. Я выходил из туалета, задумавшись о статье, которую успел там прочитать, когда Нина вдруг выскочила из-за угла. Я замер как вкопанный. Время неожиданно остановилось. Мне было очень хорошо, и, пожалуй, я бы с радостью провел так остаток жизни, если бы Нина, победоносно рассмеявшись, не выдернула меня из блаженного состояния.

Я укрылся в ванной, решив побриться, но Нина, пребывавшая в то утро в невыразимо прекрасном расположении духа, не смогла этого стерпеть и вскоре присоединилась ко мне.

– Бедненький, тебе помочь? Ведь у тебя до сих пор руки трясутся, – сказала она, сияя и пытаясь завладеть бритвой.

– Это скорее ты трясешься от смеха.

– Боишься, что я тебя порежу?

Я сел на край ванны, и Нина стала снимать бритвой пену с моих щек. Поначалу у нее получалось неплохо, но потом она задела мне нос. Сквозь тонкий слой белой пены проступило красное пятно.

– Если хочешь, можешь меня накрасить, – предложила она виноватым голосом.

– В отместку, что ли?

– Ну да.

– Вот будет парочка: я с порезом, ты размалеванная.

– Результат взаимной заботы! – воскликнула она, захлопав в ладоши.

– По-моему, нам не стоит слишком уж перегибать палку.

– И все-таки ты испугался, – сказала она довольно, когда мы стояли перед зеркалом: я с бритвой, а она с кисточкой для туши. – Видел бы ты себя: да на тебе прямо лица не было.

Это был один из тех дней, которые начинаются совсем не так, как заканчиваются. В то декабрьское утро наша угловая