Жрицы улыбнулась. Легко и тепло. Почти так же, как улыбалась его матушка, когда смотрела как Элиол ест.

— Ты думаешь со мной она станет веселее? — спросила жрица, отряхивая пальцы от крошек.

— Не знаю, — честно ответил мальчик.

Они замолчали ненадолго. С жрицей Элиолу нравилось не только общаться, но и молчать. Порой ему даже казалось, что молчали они о больше, нежели говорили. Если такое вообще возможно.

— Я видела статуэтку, которую ты слепил, — внезапно произнесла она.

— И как вам?

— Красивая, — кивнула женщина. — но грустная. Словно плачущая.

— Мне так и показалось, — объяснил мальчик. — что Тисэ часто плачет. И грустит. Она ведь совсем одна. Ни друзей, ни мамы. Кстати, а что случилось с женой градоначальника?

— Она умерла, — не сразу ответила жрица. — во сне.

— Во сне… — протянул, мечтательно, Элиол.

Рыбки под его ногами все плескались, требуя еще немного угощения. Но у них уже ничего не осталось.

— Почему я не вижу снов? — спросил он.

Жрица знала, что Элиол не видел сны. Причем единственная из всех. Мальчик не рассказывал этого ни отцу, ни матери, ни друзьям. Не потому, что боялся или что-то такое. Просто как-то к слову не приходилось.

А ей, вот, рассказал.

Тоже — просто так. Потому что как-то к слову пришлось. С жрицей всегда все приходилось «к слову и делу». С ней было легко. И спокойно. Почти как с мамой, когда Элиол, еще будучи маленьким, забирался к ней на колени и, сворачиваясь уютным комочком, засыпал.

— В моем храме, Элиол, рассказывают, что в снах, порой, перемешивается наше прошлое, настоящее и будущее. Вот мы и видим странные картины, которое еще долго не можем разгадать.

— А я думал сны это просто воображение!

— Почти всегда — так и есть, — согласилась жрица. — но иногда это не так.

— Но у меня есть воображение! — возмутился мальчик. — Почему я тогда не вижу снов?

Жрица положила ему ладонь на колено. Холодные, тонкие пальцы едва-едва сжали его ногу.

— А ты попробуй посмотреть чужие.

Если бы женщина не держала Элиола за ногу, тот, наверное, упал бы в канал.

— А это как — посмотреть чужие?

— Когда будешь засыпать, то подумай о человеке, чьи сны ты хочешь навестить, — прошептала ему жрица. — только подумай очень сильно. Так сильно, как только сможешь. Хорошо?

Элиол задумался. Звучало как что-то из маминых сказок, но ведь ему это советовала жрица. Она не говорила, прежде, ерунды.

— Хорошо, — улыбнулся Элиол.

Он соскочил с бортика и побежал домой, а женщина осталась стоять на мосту, провожая взглядом ребенка. Подул ветер и разметал под покровами её густые, серые волосы.

Глава 1988

Элиол лежал в кровати и смотрел на в дальнем углу на потолке паучок ползал по паутине. В очередной раз, стоило только ночи опуститься на город, как его сосед по комнате выходил на охоту. Он забавно перебирал маленькими ножками и ползал по тонким нитям, сплетая узоры, в которые, изредка, но попадались мошки. И тогда у паучка случался пир.

Элиолу нравилось смотреть за работой своего знакомого. Тот всегда был скрупулезен и расчетлив. И, даже если на первый взгляд казалось, что паучок просто хаотично перемещается, без цели и нужды, то уже спустя несколько часов можно было увидеть его новый узор. И такой сложный, что и повторить-то не всегда получалось.

Лежа на кровати и смотря на паучка, Элиол вспоминал разговор с родителями. Они сперва ему даже не поверили. Думали, что это очередной розыгрыш, но, словно по волшебству, на пороге дома появился посыльный из баронского дома и протянул его отцу грамоту.

В ней значились две вещи. Во-первых, Олли теперь становился главным гончаром города и получал жалование, а во-вторых — его сын, Элиол, получал медальон мастера гончара.

И это в восемь лет!

Наверное, завтра вся улица гудеть будет. А послезавтра — половина города.

Но не это волновало Элиола. А та девочка, запертая в саду, как птица в клетке. И её грустные глаза.

Мальчик, как мог живо и ярко, оживил в памяти воспоминание о прошедшем дне, а затем, зажмурившись, начал думать о Тисэ. О том как они болтали и как вместе смотрели на карпов, о том что девочка никогда не ловила кузнечиков и, что, наверное, не отказалась бы с ним попробовать забраться на последний ярус старой мельницы. Или она об этом не говорила?

Элиол еще несколько часов думал о девочке и прошедшем дне. А потом уснул.

Или ему показалось, что он уснул.

Он словно шел по длинному коридору со множеством дверей. Их здесь было столько, что даже если сдуть со всех одуванчиков в поле лепестки, то все равно дверей окажется больше. Так что мальчик даже испугался. Испугался и, как-то сам собой, подумал о Тисэ — наверное она бы в такой ситуации не смогла бы скрывать свои эмоции.

И, стоило ему о ней подумать, как тут же коридор вокруг него начал извиваться подобно змейке в траве. Кружиться, закрчиваясь спиралями, пока, столь же внезапно, не замер. Теперь Элиол стоял около двери.

Он протянул руку и открыл, а когда моргнул, то вдруг понял, что стоит на берегу широкой реки. Вокруг на ветру качались цветы — такие, как он видел в саду барона. Да и река, оказывается, была лишь громадным прудом — тем самым, в котором плавали карпы. Правда теперь это были не карпы, а гигантские создания.

А на берегу, что-то делая с песком, сидела Тисэ. Вместо своих пышных платьев она была одета в простую ночную рубашку и не более того.

Элиол, посмотрев на небо, увидел вместо облаков и привычной лазури… печенье. Шоколадное печенье летало у него над головой. То самое, что можно попробовать только по праздникам, когда барон угощал горожан на ярмарке.

Мальчик протянул руку и одно из облаков-печенья, уменьшились настолько, чтобы помещаться в ладонь, опустилось с неба. Мальчик уже поднял было его ко рту, но почему-то вспомнил о жрице. Вспомнил… и не стал есть. Он отпустил облако-печенье обратно на небо. Пожалуй, было бы не очень хорошо, если бы он ел чужой сон.

Тисэ же словно его не замечала. Она продолжала копаться на