«Ну что, съел, Чабби Эндрюс? – подумал я. – Таблетки-то дельные!»

Опять пошел вниз, а когда был уже над бамбуковым лесом, увидел Шерри на прежнем месте, в пробоине орудийного порта. Нас разделяло тридцать футов, и она не отрываясь смотрела на меня. Воздух в ее баллонах закончился, и теперь она пользовалась моими – но, судя по скупым пузырькам, дышать ей оставалось несколько секунд.

Расставшись с рифом, я поплыл к Шерри – и встревожила меня лишь ее энергичная жестикуляция. Я обернулся и увидел скользившую над бамбуком голубую торпеду. Акула разинула широкую пасть и сглотнула растрепанный лоскут рыбьего мяса, свисавший с ее челюсти. Сверкнули ряды белоснежных зубов. Словно лепестки какого-то порнографического цветка, не к месту подумал я.

Акула шла в атаку. Я развернулся к ней лицом и попятился, взбивая ластами густую завесу синей краски.

Хлестко ударяя хвостом, акула стрелой пролетела последние несколько ярдов, вошла в облако репеллента и вдруг свернула в сторону, отклонившись от курса. Проплыла так близко, что хвост ее тяжело ударил меня в плечо, и я закувыркался, на секунду утратив чувство пространства. Наконец поймал равновесие, повертел головой и увидел, что акула описывает круги футах в сорока от меня. У страха глаза велики, и мне показалось, что она длиннее линейного корабля, громаднее голубого летнего неба. Даже не верилось, что передо мной еще акуленок, ведь эти твари вырастают до вдвое бо́льших размеров. Что ж, и на том спасибо.

Тонкий стальной гарпун, на который я возлагал столько надежд, показался мне бесполезной железкой. Акула холодно косилась на меня желтым глазом, то и дело прикрывая его мигательной перепонкой, отчего складывалось впечатление, что она подмигивает мне самым сардоническим образом, а однажды раскрыла пасть и судорожно сглотнула, словно показывая, как приятно ей будет меня съесть, и продолжила описывать широкие круги – так, что я всегда оставался в центре, поворачиваясь лицом к опасности и лихорадочно работая ластами, чтобы не отстать от плавных маневров голубой торпеды.

Не прекращая двигаться, я отстегнул от ремня запасной акваланг, накинул сбрую на левое плечо и прикрылся воздушными баллонами, словно щитом римского легионера. Зажал рукоять гарпуна под мышкой, а острие направил на кружившего монстра.

Кожу пощипывало от избытка адреналина в крови. Чувства обострил адреналиновый кайф, ведь сильнейший страх – непередаваемо приятное ощущение и к нему легко пристраститься.

Каждая черточка белой смерти – от легкой пульсации жаберных щелей до резиноподобных прилипал, что присосались к огромному, гладкому, белоснежному брюху, – нестираемо впечаталась мне в память. Ударь эту громадину гарпуном в рыло, и добавишь ей свирепости, только и всего. Оставался только один вариант: поразить мозг.

Я распознал момент, когда неприязнь акулы к синему туману репеллента отступила под натиском злости и голода. Исполнив серию ударов напружиненным хвостом, чудище набрало скорость.

Собравшись с духом, я вскинул импровизированный щит. Акула уже не описывала широкие круги, – круто развернувшись, она устремилась прямо на меня.

Я видел провал глотки и пасть, усеянную клиньями зубов, и в последний момент успел сунуть в эту пасть сдвоенные стальные баллоны.

Акула сомкнула челюсти на ложной цели, сорвала акваланг с моей руки, и сила столкновения была такой, что я отлетел в сторону, словно осиновый лист. Пришел в чувство, лихорадочно осмотрелся и увидел, что белая смерть неторопливо парит в двадцати футах от меня, погрызывая стальные баллоны – примерно так же, как щенок грызет хозяйские тапочки.

Она инстинктивно мотала головой, словно разрывая на куски воображаемую жертву, но лишь оставляла глубокие царапины на крашеном металле акваланга.

Вот он, мой шанс, последний и единственный. Оттолкнувшись ластами, я устремился к широкой голубой спине, задел высокий дорсальный плавник и заходящим на цель истребителем опустился в слепую зону.

Выбросил вперед руку с гарпуном, крепко прижал наконечник к неровному голубому черепу, прямо между холодными, безжизненными желтыми глазами, и надавил на подпружиненный спусковой крючок в рукоятке гарпуна.

Грохот резанул по ушам, и гарпун едва не выпрыгнул из руки.

Белая смерть попятилась, словно испуганная лошадь, сбросив меня со своей туши, а потом впала в крайнее бешенство. Мускулы под гладкой кожей забились и задергались самым произвольным образом, получая приказы от поврежденного мозга. Акула развернулась, ушла вниз, перекатилась на спину, врезалась рылом в окаменелый курган на дне заводи, встала на хвост и заметалась бесцельными параболами по светло-голубой воде.

Поглядывая на нее с почтительного отдаления, я открутил использованную боеголовку и заменил ее новым зарядом.

Запас воздуха для Шерри оставался в акульих зубах, и меня это не устраивало. Я осторожно следовал за бьющейся рыбиной, остерегаясь ее непредсказуемых маневров, а когда она на мгновение зависла носом вниз, удерживаясь в таком положении благодаря отмашистым ударам хвоста, я снова метнулся к ней, еще раз прижал разрывной наконечник гарпуна к хрящевому черепу – так, чтобы вся сила взрыва передалась напрямую в крошечный мозг, – и спустил курок.

Опять резануло уши. Акула напряглась и замерла. Непроизвольные конвульсии стихли: медленно перевернувшись, она пошла ко дну заводи. Я последовал за ней и вырвал искусанный акваланг из зубастой пасти. Осмотрел его и увидел, что воздушные шланги изодраны в клочья, но сами баллоны целехоньки – разве что сильно исцарапаны.

С аквалангом в руках я устремился вдоль бамбуковой чащобы к «Утренней заре». Пузырьки из орудийного порта уже не поднимались. Наконец я увидел Шерри, а рядом – последний акваланг, уже опустевший, но даже перед лицом медленной смерти от удушья Шерри не предприняла самоубийственной попытки всплыть к поверхности – ждала меня, умирала, но верила, что я за ней приду.

Я нырнул в орудийный порт и протянул Шерри свой мундштук. Движения ее были медленными и раскоординированными, мундштук выскользнул у нее из руки, выпустил струю воздушных пузырьков и уплыл вверх. Я схватил его, силой вставил мундштук между ее губами и держал, опустившись чуть ниже уровня Шерри, чтобы воздух поступал свободнее.

Она начала дышать. Грудь ее вздымалась и опадала, напитывая организм любимым нашим воздухом, и я почти сразу увидел, как к Шерри возвращаются силы, а в глазах загорается волевой огонек. Удовлетворенный этим зрелищем, я переключил внимание на запорный клапан использованного акваланга: снял его и переставил на искусанные акулой баллоны.

Подышал с полминуты, после чего подвесил баллоны Шерри на спину и забрал у нее свой мундштук.

Теперь нам хватало воздуха на долгие декомпрессионные остановки. Я опустился рядом с Шерри на колени.