увидели, что стоим в широком приземистом помещении батарейной палубы, темном, загадочном, изобилующем причудливыми тенями, среди других лафетов, пушечных ядер – одиноких или сбившихся в кучки по углам – и других предметов, изменившихся до неузнаваемости из-за долгого пребывания в подводном царстве.

Мы медленно продвигались вперед, и наши ласты вздымали новые водовороты грязи и мусора. Здесь тоже хватало дохлой рыбы, хотя я заметил с десяток красных рифовых крабов: исполинскими пауками они скрылись в глубинах корабля. Что ж, хотя бы пережили взрыв: спасибо панцирной броне.

Я поводил лучом фонарика по доскам над головой, пытаясь найти выход на нижнюю палубу и в трюмы. Корабль покоился килем вверх, и мне приходилось соотносить его нынешнюю географию с тем, что я видел на чертежах.

В пятнадцати футах от точки входа я обнаружил трап, ведущий вверх, на полубак, в очередное черное квадратное отверстие. Привстал, и пузырьки моего дыхания ртутно-серебристой вереницей поплыли вдоль переборок и опалубки. Лестница так прогнила, что развалилась от первого прикосновения, и обломки ее парили вокруг, когда я пробирался на нижнюю палубу.

Там был тесный коридор – скорее всего, ведущий к пассажирским каютам и офицерской столовой. Совладав с приступом клаустрофобии, я задумался об ужасных условиях, в которых жили члены команды фрегата, и опасливо двинулся по коридору.

По обеим сторонам – двери. Меня так и подмывало открыть одну из них, ведь за этими дверьми скрывались невероятные тайны, но я справился с искушением, заработал ластой и поплыл вдоль длинной палубы, пока она вдруг не закончилась крепкой деревянной переборкой: по всей видимости, стеной носового трюма. Здесь он стыковался с палубой, а дальше уходил в недра корабля.

Удовлетворенный прогрессом, я направил луч фонаря на запястье и виновато вздрогнул: оказалось, мы провели под водой на четыре минуты дольше, чем планировалось, и теперь с каждой секундой приближались к кошмару опустевших баллонов и недостаточно долгих декомпрессионных остановок.

Я схватил Шерри за руку, помахал ладонью перед горлом и постучал по часам. Сразу поняв, что к чему, она кротко последовала за мной в долгом и тягучем шествии вдоль путеводного линя. Я чувствовал, как запорный клапан все с меньшей охотой отзывается на вдохи, – в баллонах почти не осталось воздуха.

Наконец мы выбрались из корабля. Убедившись, что Шерри рядом, я поднял глаза и увидел такое, что воздух застрял в горле, а от ужаса в животе заворочалось что-то теплое и скользкое.

Заводь Артиллерийского пролома превратилась в кровавое поле боя: повсюду сновали глубоководные акулы-убийцы, привлеченные тоннами убитой рыбы. Запах свежатины вкупе с полученной через толщу воды информацией о всплеске активности сородичей ввел их, свирепых и безмозглых, в состояние пищевого ража. Проще говоря, у них начался жор.

Я тут же утащил Шерри обратно в орудийный порт. Мы съежились, глядя на громадные гибкие силуэты, отчетливые на фоне светлой поверхности.

Среди стай небольших акул сновали по меньшей мере два десятка уродливых тварей, известных на острове под названием «тунцовые акулы», – мощные рыбины с бочкообразными туловищами, вспученными животами, скругленными мордами и челюстями, застывшими в широкой ухмылке. Гротескной каруселью кружились они по заводи, били хвостами и механически разевали пасти, заглатывая ошметки рыбьего мяса. Я знал, что они прожорливые, но глупые и в спокойном состоянии боятся любого проявления агрессии, но сейчас, в крайнем возбуждении, эти хищники будут опасны. Тем не менее я бы смирился с риском декомпрессии при быстром подъеме, если бы не увидел кое-что еще.

В ужас меня повергли два длинных грациозных силуэта, беззвучно рассекавшие заводь. Единожды хлестнув мощным хвостом, они разворачивались, едва не касаясь заостренной мордой кончиков хвостового плавника, и скользили дальше с всесильной элегантностью парящего орла, а собираясь заглотить добычу, раскрывали полумесячные пасти, из которых иглами дикобраза выдавались множественные ряды зубов.

Обе как на подбор: двенадцать футов от носа до хвоста, лезвие спинного плавника длиной с человеческую руку, аспидно-синяя спина, белоснежное брюхо, черные кончики хвоста и плавников… И обе способны перекусить человека пополам, а потом заглотить в два приема.

Одна заметила копошение у пробоины орудийного порта, развернулась, спустилась, пронеслась в нескольких футах над нами. Мы тут же отпрянули во мрак, но я успел разглядеть гибкие длинные шипы репродуктивных органов. Значит, самец.

В заводь пришли чудовищные белые акулы, самые опасные рыбы всех морей и океанов, и я понимал, что подниматься к поверхности с надлежащими декомпрессионными остановками, почти без воздуха и совершенно без защиты значило обречь себя на верную смерть.

Чтобы спасти Шерри, мне придется пойти на риск, немыслимый при любых других обстоятельствах.

Я быстро написал на слейте: «БУДЬ ЗДЕСЬ! Поднимусь за ружьем и воздухом».

Прочитав сообщение, она замотала головой и замахала руками – мол, нельзя, – но я уже расстегнул карабин быстросъемной сбруи, сделал последний вдох во всю грудь и передал свой акваланг Шерри. Для большей плавучести сбросил утяжелительный пояс и скользнул к рифу, не высовываясь из-за корпуса «Утренней зари».

Воздуха в моих баллонах хватит на пять-шесть минут, если Шерри будет экономить. Я же – с тем только воздухом, что оставался у меня в легких, – должен был прорваться сквозь смертельно опасную заводь и вынырнуть к вельботу.

Возле рифа я начал подниматься, держась поближе к кораллам и надеясь, что черный неопрен не заметен в тени, – спиной к стене, лицом к заводи, где кружили зловещие силуэты.

Двадцать футов от дна. Давление воды уменьшалось, воздух стремительно расширялся, и я не мог удерживать его в груди, иначе он разорвал бы мне легкие, поэтому выпустил изо рта струйку пузырьков, и этот серебристый маячок тут же заметила одна из белых акул.

Свернулась, развернулась и устремилась ко мне через всю заводь, полосуя хвостом воду.

В отчаянии я глянул вверх и увидел в шести футах над собой пещерку в прогнившем коралле. Нырнул в нее, и в тот же миг рядом пронеслась акула, сделала разворот, набрала скорость для второго захода, и я вжался в свое неглубокое укрытие. Потеряв ко мне интерес, акула метнулась к дохлому лутьяну, похожему на осенний лист, и конвульсивно его заглотила.

Легкие изнуренно пульсировали: они уже впитали весь имевшийся в воздухе кислород, и в крови росла концентрация углекислого газа. Я понял, что скоро потеряю сознание из-за аноксии.

Оставил пещерное укрытие, но отдаляться от рифа не стал – рванул вверх со всей скоростью, что позволила развить единственная ласта, горько сожалея о второй, угодившей в лафетную ловушку.

Мне опять пришлось выпустить избыток воздуха, и я знал, что в кровеносных сосудах стремительно растет объем