стояла честь Мех-меда IV. Султан призвал великого визиря начать войну за остров и сказал, что лично присоединится к битве, «предпочитая терпеть лишения на пути Бога», согласно записи в одной из книг о его победах[724]. Мехмед IV использовал метафору сексуального бессилия, связывая победу с честью империи и, следовательно, собственной, поскольку он стремился доказать свое могущество на поле боя: султан сказал великому визирю, что продление осады сделает империю «бессильной»[725]. Во время кампании он призывал армию к дисциплине, храбрости и мужественности, заявив, что если солдаты просто «уйдут», это навлечет на них позор[726].

По словам автора книги «Завоевание острова», джихад Мехмеда IV был успешным «благодаря усердию, терпению, мужественности и храбрости в бою»[727]. Затем последовала архитектурная трансформация зданий на острове. Высокие колокольни превратились в минареты. Церкви были переделаны в мечети или общественные бани. В результате акта символического насилия женский монастырь, обитель непорочных христианок, посвятивших себя мирной молитвенной жизни, был отдан под казармы янычар.

Он стал пристанищем обращенных в христианство мужчин, посвятивших жизнь ведению войны на стороне исламской империи[728].

Мехмед IV участвовал в сражениях, давая знать о своем присутствии и даже определяя, когда войскам следует открыть огонь из пушек. Когда он оказывался перед цитаделью, то часто посылал сообщение ее защитникам с предложением сдать ее без боя, грозя уничтожением[729]. Однажды вражеские солдаты ответили султану словами: «Кроме строителя, ни одна рука никогда не прикасалась к цитадели с того дня, как она была построена. Это девственная цитадель. Из-за этого мы предпочитаем проливать свою кровь [как девственница, к которой никто никогда не прикасался]». По приказу Мехмеда IV османские войска не оставили от крепости камня на камне.

Император хотел, чтобы его наследие сформировалось в результате завоеваний. Писатели откликнулись. Мехмед IV был описан, как «герой, который побеждает и уничтожает врага»[730]. Как и Осман II, он дважды осмеливался лично вторгаться в Польшу, в 1672 и 1673 гг., начав трудную кампанию в далекой стране, не тронутой «копытами коней гази»[731]. Мех-мед IV оказался «царским соколом высокого полета»[732]. В отличие от образов, использовавшихся, когда он был несовершеннолетним, это подходящий эпитет для сосредоточенного, целеустремленного, активного, энергичного, могущественного, быстрого, смертоносного и безжалостного нападающего. Султан-сокол спикировал на добычу, к нему присоединились солдаты, также названные соколами, атакующими «гнездо политеистических [католических] ворон»[733].

«Белая крепость» в Каменице (Каменец-Подольский), расположенная на высокой скале в одноименном романе Орхана Памука, была «неприступной цитаделью» в юго-восточной части Польши (сегодня это территория Украины), граничащей с северным регионом Молдовы[734].

Но у нее не было никаких шансов, когда к стенам подошли тысячи мужественных храбрецов, рисковавших жизнями за дело газавата[735]. Когда воины увидели город внутри цитадели, то испытали смесь удивления и отвращения.

Они превратили эти районы в «места красоты гази» и «места мирских удовольствий верующих». Термин «места красоты» также означает апартаменты невесты, где девственница впервые разоблачается перед мужем.

Обращение христиан и евреев, исламизация Стамбула

Наряду с военными кампаниями Мехмед IV также стремился укрепить свой славный имидж путем исламизации территории и обращения подданных в ислам. На всех завоеванных землях султан приказал превратить большие церкви в мечети. Он также лично обращал людей. Император постоянно находился в разъездах по Юго-Восточной Европе. Он устраивал массовые охотничьи вылазки в монгольском стиле и заставлял тысячи крестьян-христиан и евреев служить загонщиками: они гнали дичь, пока сам султан ждал верхом на коне со стрелами, топорами, клинками и пулями[736]. Во время этих событий тысячи людей приняли ислам в его присутствии: Мехмед IV либо принуждал их сменить религию, либо просто присутствовал на церемониях обращения.

Джон Ковел, капеллан английского посла, был гостем на двухнедельном празднике обрезания принцев Ахмеда и Мустафы в Эдирне в 1675 г., когда тысячи мальчиков и мужчин были обрезаны в присутствии музыкантов и жонглеров. Ковел заметил, что видел сотни из двух тысяч «обрезанных», и османы, вместо того чтобы мешать, расступились перед ним. Было много мужчин «более зрелых лет, особенно ренегатов, которые превратились в турок». Он обнаружил «обрезанного старика, которому, по их словам, было 53 года», а также 20-летнего русского, что «пришел в палатку вприпрыжку и чрезмерно радовался; однако, в процессе обрезания, стал хмуриться». Ковел заключил: «За эти 13 дней было обращено по меньшей мере 200 человек. Это наш позор, потому что, я полагаю, за 200 лет вся Европа не приобрела столько тюрков»[737].

На самом деле, столь много мужчин, женщин и детей, исповедовавших христианство или иудаизм, приняли ислам до Мехмеда IV в 1660–1670-х гг., что в 1676 г. он был вынужден приказать написать «Устав нового мусульманина», чтобы определить правильную процедуру обращения.[738]

Мехмед IV вместе с матерью Турхан Хатидже-султан и великим визирем Фазылом Ахмед-пашой (1661–1676 гг.) пережили самый страшный пожар в истории Стамбула, которым также не преминули воспользоваться.[739]

Это был типичный жаркий, влажный, пыльный летний день 24 июля 1660 г., когда курение табака молодым человеком вызвало пожар, в течение сорока восьми часов превративший в пепел две трети города и удушивший дымом или сжегший заживо сорок тысяч жителей[740]. Он начался на соломенном складе возле дровяных ворот в городской гавани Эминёню. Пламя быстро перекинулось на соседние склады и охватило их. Благодаря преобладавшим ветрам Пойраз[741] огонь распространился по всему Стамбулу, где деревянные строения стояли почти вплотную друг к другу на узких улочках густонаселенных районов. Пожарные патрули не могли противостоять огненной армии, которая «разделилась на подразделения, а каждое из них подчинило отдельный район»[742]. Шпили четырех минаретов Сулеймание горели, как свечи. Даже особняки и дворцы сгорели, сажа и дым превратили день в ночь, а пламя осветило то, что должно было быть скрыто во тьме. Стремясь спастись от смерти, сотни тысяч перепуганных стамбульцев, «голых и плачущих, босых и с непокрытыми головами», столпились на открытом пространстве Ипподрома[743].

Искали козлов отпущения. Было ли это божественным наказанием за то, что религиозные деятели нарушили исламский закон? Был ли город разрушен торговцами, обманывавшими клиентов? Спустился ли огонь из-за неподчинения рабов хозяевам, а солдат – офицерам? Или все случилось потому, что стамбульцы не занимались ничем, кроме прелюбодеяния?[744] Что хорошего могло быть в человеческих страданиях?

После масштабного пожара в июле 1660 г. династия и визири приняли решение исламизировать территорию от стен дворца Топкапы на востоке до центра полуострова на западе, а также сердце Галаты, через