разноцветных нитей: одни из них уже упорядочены, другие требуют распутывания. Моя задача — соединить их в одно целое, в красивую тогу, устранив мусор и хаос. Именно так надо понимать текущее состояние Империи. Ломать то, что уже упорядочено, — это глупо.

Анций кивнул, но добавил:

— А не слишком ли стремительно мы движемся? Ваша философия прекрасна, но она врывается столь стремительно в нашу жизнь. Поспешность может затянуть узлы в этом клубке, или, того хуже, спутать порядок с хаосом.

— Скорость перемен зависит от нужд Империи, — спокойно ответил я. — Иногда обстоятельства требуют действий. Хаос не всегда статичен, он порой активно противодействует порядку. Пример тому — война. Мы не можем ждать, пока разбираемся с собственными проблемами. Варвары, нападающие на наши земли, несут хаос, и Империя обязана реагировать, устраняя хаос как внешний, так и внутренний. На самом деле, я уверен что нет пока никаких неразрешимых или опасных решений. Могут быть некоторые опасения, но я уверен что они разрешаться после необходимых пояснений.

Клавдий, слегка наклонившись вперёд, задал главный вопрос:

— Возможно, в этом случае, цезарь, вы поясните, в чём роль Сената в новом порядке? Мы все внимательно читали ваш Манифест, про значимость Империи, про роль Императора. Но почему ничего не сказано о Сенате?

Вот и наступил долгожданный вопрос. Я сделал паузу, собравшись с мыслями.

— Вы правы, уважаемый сенатор. Это требует пояснений.

Я оглядел присутствующих, почувствовав, как их взгляды впиваются в меня и продолжил:

— Вы могли заметить, что в Манифесте многое не упомянуто. Ко мне могут подойти торговцы, лавочники, рабочие или военные и спросить, где упоминается их роль? Если бы я попытался описать всё, Манифест был бы невозможен для написания за одну жизнь. Но это и не нужно. Роль Манифеста — в выражении мирового порядка, его принципов. А учитывать детали и решать их место — это наша задача. Это не только наша свобода, но и бремя. Мы обязаны изменениями укреплять порядок, а не разрушать его.

Сделав паузу, я продолжил:

— Есть ещё одна причина, почему не стоит писать в Манифесте обо всём. Порядок — это вечное понятие, но его форма может быть изменчивой. Это не слабость, а сила. Если всё будет описано и закреплено, любое изменение окажется невозможным, а Империя станет неспособной отвечать на вызовы времени.

— Сенат — часть Империи, а Империя — это порядок. Логос учитывает всё, что приносит пользу государству. Если Сенат и Император будут работать вместе, мы достигнем высот, о которых даже не мечтали. Не стоит держаться за старое, но и не стоит бояться нового. Я вижу для Сената роль, которая сохранит его силу и влияние, но эта роль будет иной. Это не утрата власти, это её трансформация.

Клавдий поднял бровь, но молчал, а я продолжил:

— Некоторые сенаторы держатся за старые порядки, как старейшины германских племён, которых я встречал. Они предпочитали маленькую, но абсолютную власть в своих общинах, игнорируя возможности, которые мы им предлагали. В итоге они проиграли тем, кто разглядел перспективы и смог адаптироваться. Так же и для Сената: порядок Империи открывает перед вами новые горизонты. Нужно не бояться изменений, а искать своё место в этом новом порядке. Поверьте, мне есть что предложить вам, но это потребует времени.

Я завершил, чувствуя, что мои слова нашли отклик. Сенаторы выглядели задумчивыми, но напряжение в комнате ослабло. Декстер, видимо, тоже почувствовал это и слегка расслабился.

Когда трапеза завершилась, я поднялся и обратился к хозяину:

— Благодарю за гостеприимство, сенатор. Этот вечер был полезным.

— Это была честь для меня, цезарь, — ответил Клавдий.

Но в его голосе всё же чувствовалось лёгкое напряжение. Возможно, я не до конца убедил опытного политика.

Покидая дом, я осознавал, что сделал первый шаг в этой тонкой игре. Сенаторы поняли, что я не тот юнец, каким они меня представляли. Моё мнение уже значит нечто в Империи, с чем им придётся считаться. И, что важнее, я дал понять: манипулировать мной не получится.

***

После того как цезарь со своим сопровождающим покинули дом, Публий вернулся к гостям, молча налил себе кубок вина и опустился на кушетку.

— Ну что же, я был прав насчёт необходимости наладить дружбу с цезарем, — сказал Курион, глядя на собравшихся с тонкой улыбкой.

Публий поднял на него гневный взгляд.

— Ты это называешь дружбой?

— Нет, конечно, — спокойно ответил Курион. — Нам ещё рано говорить о дружбе. Но Коммод ясно дал понять, что не намерен воевать с нами. Он даже говорил о сохранении нашей власти…

— Это просто слова! — воскликнул Публий, резко ставя кубок на стол. — Вы вообще слушали, что он говорил? Он сравнил нас с какими-то вонючими варварами! Это, по-вашему, проявление дружбы?

— Вы немного передёргиваете, уважаемый, — заметил Курион, подняв руки, как будто умиротворяя.

— Передёргиваю? — Публий откинулся назад, его голос был полон горечи. — Да он привёл нам пример, где старейшины, отказавшиеся принять волю Императора, остались ни с чем! Более того, они потеряли даже то, что имели. Власть, по его словам, обретут лишь те, кто будет верен Императору и следовать его воле.

В комнате повисла тишина. Слова Публия заставили задуматься даже Куриона, но было ясно, что он не собирается показывать этого. Анций, сидевший молча, выглядел растерянным, как будто мысли, которые он пытался отогнать, всё же овладели им.

Публий взглянул на своих гостей, и его охватило разочарование. Он мысленно застонал, осознавая свою ошибку. Ему не следовало говорить об этом вслух. Хотя, если задуматься, они бы всё равно додумались до этого сами. Но теперь он своими руками посеял среди них сомнение. Единство против Императора стало недостижимой целью.

Прав оказался Коммод. Они действительно ничем не отличались от тех самых старейшин германских племён, которых он упомянул. И сейчас он, Публий, словно бы кинул между ними яблоко раздора.

Курион прервал молчание, глядя на него с холодной усмешкой:

— Вы, безусловно, правы, уважаемый Публий, — сказал он. Но его взгляд выдавал противоположное: Курион явно думал, как лучше использовать услышанное.

Анций выглядел смущённым, его взгляд метался от одного собеседника к другому. Наконец, он произнёс:

— Неужели нам действительно придётся ради сохранения власти в этом новом порядке следовать за Императором?

Публий молчал, стиснув зубы. Он знал, что эти двое, каждый по-своему, уже начали склоняться к новой реальности. Курион видел в философии Логоса шанс