Девушка снова посмотрела на меня и замотала головой.

Люди, торгующие прямо с асфальта с интересом, наблюдали за развитием ситуации. Я понял, что нужно уходить и поспешил прочь, однако девушка вдруг догнала меня и робко прикоснулась к рукаву.

Она качнула головой и ее пышные черные волосы рассыпались на плечах.

— Я же все правильно сказала? Откуда ты?

Я никогда не обращался к услугам цыганок и не верил в их какие-то особые способности, но тут даже у меня сердце дрогнуло. Что-то в ней было такое… наивное и, вместе с тем, грозное. Она чувствовала, что рядом существует нечто неведомое, необъяснимое, скрытое от всех и каждого — но не могла это объяснить. Ее замешательство было неподдельным и искренним. Возможно, она и сама считала все эти попытки предсказать судьбу если не мошенничеством, то просто игрой с целью выманить у доверчивых прохожих несколько рублей. Но тут что-то щелкнуло в ее голове по-настоящему. Она что-то увидела. Остальные цыганки примолкли, наблюдая за нами в стороне.

Мне стало неловко, потому что именно я был виноват в этой ситуации. Я остановился, заглянул в ее залитые тревогой зеленые глаза и кивнул.

— Да… наверное… Только… вряд ли я смогу тебе объяснить почему так…

Она наклонилась ко мне близко-близко, сжала руку и шепнула:

— Я могу быть тебе полезна. Если потеряешься и не сможешь найти дорогу домой, приходи на Северную гору, спроси Зору. Зору, запомнил?

Я кивнул.

— Иди! — она оттолкнула меня и взмахнула пестрым платком.

— Не хочешь ручку позолотить, — не надо! Но тогда не узнаешь, почему камень на твоей груди тяжелый, красавица ждет не дождется принца, в котором души не чает…

Товарки успокоились, развернулись и пошли прочь.

Я выдохнул, потер ладони друг о друга.

— Мужчина, мошенницы они, даже не думайте! — услышал я голос женщины, которая продавала какие-то серые мочалки. — Развелись тут, прохода нет!

— Спасибо, — сказал я и зашагал вперед по тротуару, по обе стороны которого переминались с ноги на ногу продавцы барахолки.

На разложенных газетах и тряпках я видел книги, игрушки, молотки, уродливые смесители, значки, кастрюли, отрезы тканей и даже кое-где — что-то похожее на джинсы, правда их продавцы старались особо не светиться, но я видел их сразу, — подтянутые, с длинными прическами и озорным нагловатым блеском в глазах.

«Ох как мне это знакомо…» — думал я, пробираясь по извилистой дорожке, которая местами сужалась настолько, что между торговцами оставался буквально какой-то метр свободного пространства и я слышал негромкое обсуждение житейских новостей — вроде того, что сосед достал по блату новенькие «Жигули», на работе профсоюз выделил путевки в Болгарию, скоро осень, а сапоги не достать, хотя некая Тоня обещала, но разве ей можно верить — и все в таком же духе.

Я инстинктивно попытался отмахнуться от этих разговоров — но они настигали со всех сторон, громче, тише, шепотом, злобно, обреченно — создавалось впечатление, что материальная сторона не просто довлеет над этим миром, она его опутала и поработила. Все разговоры сводились только к одному — как бы что-то «достать». Но разве эти люди были виноваты в таком положении вещей? Скоро наступят времена гораздо похуже…

Я дошел до места, где толпа людей на тротуаре прерывалась въездом на территорию рынка. Именно из этой арки справа меня вывозили утром на «Жигулях». Я скользнул внутрь. В арке было темно и прохладно. Кто-то снова тронул меня за локоть — осторожно, будто боясь уронить. Я едва не отпрянул.

— Джинсы есть «Монтана», не нужно? — спросил тихий вкрадчивый голос.

Честно говоря, будь у меня деньги, я бы взял. Однако, вспомнив, что остался буквально без гроша только мотнул головой.

— Спасибо, потом… как-нибудь.

— Как знаете… если что, здесь Аркашу спросите.

Человек исчез, я успел заметить лишь его солнцезащитные очки, блеснувшие в полутьме и запах мятной жвачки изо рта.

Мясной павильон находился прямо метрах в ста, а склады тянулись по длинному внутреннему прямоугольному периметру. Где тут что находилось понять было совершенно невозможно. Толчея, пыль, грязь, сломанные деревянные ящики, длинные ряды крытого рынка с обитыми железом прилавками — все это работало, не обращая на меня никакого внимания.

Чего сильно не хватало — так это пестрых рекламных плакатов и вездесущих ящиков от бананов, а так — рынок как рынок, он почти не изменился, — отметил я, окидывая взглядом торговые ряды. Ну как не изменился…

Сильнее всего давила серость. Серым было все, растрескавшийся асфальт (о плитке тогда еще не слышали), двухэтажные стены здания рынка по периметру, припаркованные возле них автомобили, прилавки, одежда людей — буквально ни одного светлого и яркого пятна.

Я поежился. Если честно, такими я и запомнил детские годы, особенно зимние периоды. Летом эту серость скрашивала вездесущая буйная зелень, которую мы неутомимо рубили палками, а вот с приходом зимы… начиналась беспросветная хтонь.

Тогда я не понимал, что именно вызывало во мне такие странные ощущения. Я скрывал эти переживания от всех, считая, что со мной явно что-то не так. И если кому-то рассказать об этом, в лучшем случае я стану объектом насмешек, а в худшем… попаду в психиатрическую больницу. Будто бы жизнь, которую я живу, мир, в котором я живу — были не совсем моими. Будто бы рядом существовал другой мир, — яркий, светлый, насыщенный, с другими людьми, другими правилами. И я каким-то странным образом попал не в свой мир, выхода из которого не существовало.

И… самое главное — может быть, этот мир, в котором я оказался был совсем неплох. Так, по крайней мере, мне казалось, когда я украдкой наблюдал за детьми сначала в детском саду, потом в школе, а после — и в жизни. Они всем были довольны, их все устраивало, и, главное — здесь они чувствовали себя в своей тарелке. В отличие от меня.

Так что же со мной было не так?

Все эти мысли вновь пронеслись в голове. Приглушенные временем и почти забытые, они вдруг завибрировали так отчетливо, что я покрылся мурашками. Будто бы ответ на мой извечный вопрос был совсем рядом. Только вот