оскорбление. Люди очень расстраиваются.

– Назвать кого-то расистом хуже, чем быть расистом?

– Скажем так: второе легче сходит с рук, чем первое.

Джо поцеловал ее. Прямо в губы – и его поцелуй был естественным и непорочным. Где же страсть? Джо порядочный, добрый и заботливый, но она хочет большего. Ей нужна страсть. Он внимательно взглянул на Ясмин, как всегда, когда пытался предвосхитить ее желания. Новая стрижка так его изменила, что иногда Ясмин даже пугалась. Волосы были до того коротко острижены, что казались практически обритыми, и стали темнее, светлые пряди исчезли. Лицо стало более угловатым. Жестким. Но когда Джо смотрел на нее вот так, она видела его прежнего. Он снова нежно поцеловал ее, и Ясмин с тревогой подумала о том, насколько платоническими были их чувства. Насколько невинными.

– Хочешь вернуться в дом?

– Пока нет, – ответила она. – Посмотри, какое сегодня ясное небо. Посмотри на звезды.

Они перестали заниматься сексом. Так прошло несколько недель. Однажды они начали, и Ясмин кое-что попробовала. «Тебе не обязательно так делать», – сказал он. Ей стало стыдно. Каждую ночь они спали в обнимку, но дальше Джо никогда не заходил. Когда она положила туда ладонь, он сказал: «Извини, я просто устал». – «Все в порядке, – ответила она. – Ничего страшного». Но она этого хотела. Хотела почувствовать с ним то же, что с Пеппердайном. Какая ирония! У нее ушло столько лет, чтобы раскрыться навстречу удовольствию. Но для Джо в сексе не было ничего нового и волнующего. У него было столько женщин. Сколько же? Как-то ночью он хотел ей рассказать, а она его остановила. Не хотела слышать. Вот и он не захотел бы знать про Пеппердайна. Было бы жестоко признаваться ему только для очистки совести. Чувство вины – самая эгоистичная из всех эмоций. По словам Гарриет.

– Джозеф! Ясмин! Вот вы где. – Гарриет, расправив рукава летучей мыши, словно крылья, неслась к ним через патио. – Надеюсь, вы приятно проводите время?

– Да, спасибо, – ответила Ясмин.

Гарриет вклинилась между ними, взяла обоих под руку. Ее серьги – длинные бриллиантовые лозы – ослепительно искрились под электрической гирляндой, висящей над ее головой. – Расскажите же обо всех увлекательных беседах, которые вы сегодня вели.

– Мы интересно поговорили с Аланом, – сказала Ясмин. – Про политику идентичности. Оказывается, она зашла слишком далеко.

– Ну разве он не смехотворен? – рассмеялась Гарриет. – Алан сражается с либеральной верхушкой своим верным Мечом Истины. Бедняга совершенно оторван от реальности. Политика идентичности! Надо будет с ним объясниться – эти англосаксонские гетеросексуальные протестанты столетиями насаждали политику идентичности, и их все устраивало, пока в расчет бралась лишь их собственная идентичность. Так! Мы идем в дом. Пойдемте!

* * *

Гостей было не меньше сотни. Или ста пятидесяти? Многие прибыли с модным опозданием. Гарриет утащила Джо, чтобы с кем-то познакомить, и Ясмин отправилась на поиски Ма, но та куда-то запропастилась. Она заняла наблюдательный пункт у двери в библиотеку. Несколько гостей сидели на дубовой парадной лестнице, словно тоже явились, только чтобы посмотреть. В уборную на первом этаже выстроилась небольшая очередь. Еще человек двадцать топтались в прихожей, выпивая и беседуя.

Ей помахал какой-то высокий мужчина, стоявший возле зеркала в позолоченной раме: курчавая шевелюра, рубашка с огурцами, из рукавов торчат тощие запястья. Да это же Натан. С торжественного ужина Гарриет. Ясмин помахала в ответ, и он поманил ее к себе.

– Я лишь пытаюсь донести… – говорил его собеседник. У него вспотела грудь, а в руке он держал плоскую фляжку. – Личность автора – единственная подобающая тема для литературных произведений. Любые другие утверждения абсурдны.

– Не согласен, – сказал Натан и повернулся к Ясмин: – Веселитесь?

– Вроде того. Ой, кажется, мы с вами тоже знакомы, – добавила она, узнав Дэвида Кэвендиша.

– Меня зовут Дэвид Кэвендиш, – представился тот, словно усомнившись в ее словах. – Ну так вот, мы живем в эпоху, требующую реализма, аутентичности, актуальности, открытости. Выдуманные персонажи с именами вроде Фред и Флора не прокатят. Они никому не интересны. Потребность в художественной литературе слабеет под давлением насущных фактов. Факты! – Он отхлебнул из фляжки.

«Баба с ним бы согласился», – подумала Ясмин. Скажи мне, чем ты отличаешься от лгуньи? Чем твое литературное творчество отличается от лжи?

Натан подмигнул ей.

– Люди хотят историй. Только и всего.

– Жанровая литература, – отозвался Дэвид.

– К какому же жанру относится «Птичий оркестр»?

– «Птичья симфония»! – рявкнул Дэвид.

– Я слышала вас по радио, – сказала Ясмин. – Кажется, вы говорили, что это роман про вашу жизнь?

Дэвид Кэвендиш фыркнул.

– Люди хотят иш-шторий, – повторил Натан и икнул. Вплоть до этого момента он казался довольно трезвым. – Единственная подобающая тема для литературы – это окружающая среда. Как вам такое?

– Экологическая катастрофа, война, наводнения, голод, эпидемии – но что об этом знаете вы? Ничего из этого вы не испытали.

Ты не знаешь, что я сказал твоей матери в калькуттской библиотеке. Тебя там не было. Дэвид Кэвендиш и Баба явно мыслят в унисон. Неудивительно, что Гарриет говорит, будто роман мертв.

– А вы ее читали? Я про «Птичью симфонию». – Натан, высокий и тонкий как береза, качнулся в сторону Ясмин.

– Нет, – ответила она, – но, по-моему, нужна смелость, чтобы написать автобиографический роман, обнажить в нем душу…

– Это автофикшн, – сказал Дэвид, повернувшись лицом к Ясмин. Его веки покраснели. В складках шеи собрались капли пота. – А не гребаный «Дэвид Копперфилд».

– А я читал, – сказал Натан. – Много шопинга. Он отдает предпочтение консервированной фасоли марки Crosse & Blackwell перед фасолью от Heinz.

– Как насчет любви? – спросила Ясмин. Возможно, нужно снова поискать Ма, убедиться, что с ней все в порядке. – Разве это не хорошая тема? Людям всегда нравится читать про любовь.

– Женская литература, – ответил Дэвид. – Только пустышки и глупцы тратят время на синтетические истории – сюжеты, персонажей, мотивы, развязки!

– Канализацию, – добавил Натан. Чем больше кипятился Дэвид, тем больше он веселился. Натан наклонился к уху Ясмин: – Запор. «Барселону». «Арсенал». Яичницу. Твиттер. Диарею. Гёте. Мамочкину брошку с камеей. Бодмин-Мур. Собачье дерьмо. – Он выпрямился и щербато улыбнулся.

– Любопытно послушать, – сказал Дэвид Кэвендиш, изображая благодушие. Его выдавали воинственно подергивающиеся глаза. – Поделитесь с классом!

– Я только говорю, что люди хотят историй. Иначе они просто смотрели бы реалити-шоу по телику. Или пялились на кого попало в соцсетях.

– Всем нужны истории, – сказала Ясмин. Не дай бог, Ма подпустила к своим волосам вооружившуюся ножницами Вспышку. Что скажет Баба, если Ма вернется домой таким же дикобразом, как Вспышка? – У меня как-то был пациент с синдромом Корсакова, который разрушает память. Большую часть времени он не понимал, что творится, и выдумывал истории, чтобы объяснить себе происходящее. Но, по сути, в некотором смысле мы все поступаем точно так же.

– Какое счастье, что мы получили медицинское заключение, – сказал Дэвид.

Натан потянулся к его фляжке.

– Можно?

– Не стесняйтесь, юноша, – сказал Дэвид. – Я разрешаю.

Натан замер.

– Что вы сказали?

– Не стесняйся, паренек… Мои валлийские корни дают о себе знать. Валяй. – Дэвид вложил ему в руку обтянутую кожей фляжку.

Натан выпил, облизнул губы, снова выпил.

– Кончилась.

Он швырнул фляжку обратно Дэвиду, но она отскочила от его груди и упала на пол.

– Ой, – сказал Натан.

Дэвид Кэвендиш переводил выпученные красные глаза с фляжки на Натана и обратно. Он закатал рукава, и на секунду Ясмин испугалась, что он учинит физическую расправу. Но Дэвид только рассмеялся.

– Наплевать, – сказал он. – Все равно пустая. Итак, когда выходит ваша книга?

– Как здорово! – воскликнула Ясмин, снова вздохнув свободно. – Поздравляю!

– В сентябре, – слегка невнятно ответил Натан.

– Замечательно, – сказал Дэвид.

– Ага, – сказал Натан, – спасибо. Ну, мне хватит. Пора домой.

– Домой!.. Мы еще даже не начинали. Нет, к черту фляжку, бросьте ее, я знаю, где Гарриет держит первосортную выпивку. Следуйте