что бы я ни делал, я старался в меру своих сил. – Он склонил голову и, что-то неслышно пробормотав, снова взглянул на Ясмин. – Я сделал все что мог для вас, для моей семьи. Для тебя, твоего брата и вашей матери. Если я не удовлетворял стандартам, если в чем-то вас подвел… Но я старался выполнять свой долг и испытываю великое уважение к вашей матери. – Он надел свои очки в толстой оправе и поднялся. – Помни это, Мини. Пожалуйста.

– Хорошо, Баба.

– Это все, о чем я прошу. – Шаокат рассеянно погладил стол, словно в благодарность за устойчивость. Воинственный настрой его покинул. – Меня ждут мои журналы. Пора учиться, – добавил он с улыбкой, подшучивая над собственным бесконечным и бессмысленным самосовершенствованием. – Надеюсь, у тебя все хорошо с учебой. Скоро экзамен, не так ли?

– Да, и, кажется, все отлично.

– Хорошо. Что ж. Спокойной ночи. – Он повернулся, чтобы уйти.

– Баба… Я, наверное, вернусь в Примроуз-Хилл. – Ясмин не хотелось ночевать в своей спальне. С каждым приездом ей все больше казалось, что комната принадлежит какому-то погибшему ребенку. Сегодня оставаться там было бы невыносимо.

Баба кивнул.

– Счастливого Рождества, – сказал он и, сцепив руки за спиной, вышел.

Беглянка

Ясмин взбежала по каменным ступеням и нажала кнопку звонка. «Я буду у себя в кабинете, – сказал он сквозь ватную бороду. – Если захочешь о чем-то поговорить, я буду на месте весь день. Завтра, – сказал он, – я уезжаю в Суффолк в гости к сестре, у нее ежегодно собирается вся семья». Сегодняшнюю ночь он проводит в одиночестве. Это практически приглашение. Джо думает, что она ночует у отца. Баба думает, что она вернулась к Джо. Никто не знает, где она. Она смела, необузданна и вольна делать все, что ей вздумается. Он изумится, потом обрадуется. Без единого слова распахнет объятия…

Но, заслышав шаги в прихожей, она запаниковала и бросилась прочь. Слишком поздно! Он увидит, как она бежит по улице. Впрочем, если скорчиться за мусорными контейнерами… втиснуться между ними и перилами… Наверное, она была не в своем уме, раз до такого додумалась! Заявилась без предупреждения. На ночь глядя. В Рождество!

Послышался скрип открываемой двери.

– Кто там?

Ясмин затаила дыхание, от души желая умереть.

– Эй! Кто там?

«Прикрой мою наготу и огради меня от страха, – безмолвно взмолилась она. – Защити меня от угроз спереди и сзади, справа и слева, над головой и под ногами».

Спускающиеся шаги. Ветер, бьющий по черным железным перилам. Выброшенная пластиковая упаковка, летящая вдоль брусчатки к ее ногам. Когда-нибудь Ясмин над этим посмеется.

Она присела еще ниже и спрятала лицо в ладонях, словно играющий в прятки малыш.

– Ясмин?

– Нет, – ответила она, имея в виду «Только не это».

– Ясмин. Не хочешь зайти?

Она сидела на диване и вопреки всему – мучительному стыду, отчаянию, которое довело ее до этого позора, страху потерять рассудок – с жадным любопытством осматривалась. Она впервые видела его гостиную. Сложно было сделать какие-то выводы по белым деревянным ставням, прямым линиям бурого дивана с кожаной обивкой, креслам под стать, ковру из воловьей шкуры и полосатой картине в приглушенных тонах, висящей на стене. Но в камине горели дрова, по телевизору с убавленным звуком шел фильм про Вторую мировую, а на приставном столике стояла полупустая бутылка красного вина дорогой марки. Так вот как он проводит вечер: камин, кино, бокал красного. Ясмин, не снимая пальто, уставилась в синий полумрак между обугленных черных поленьев и рыжих языков пламени.

Что, черт возьми, ему сказать? Тем временем Пеппердайн ушел за вторым бокалом. «Вернусь через минуту, – сказал он. И: – Чувствуй себя как дома». Ни безмолвных объятий, ни «Какого черта ты здесь делаешь?».

Может, прямо сейчас он звонит психиатру, чтобы ее отправили на принудительное лечение.

– Вот и мы, – сказал он, входя с бокалом. – Тебе не жарко в пальто? – На нем были джинсы и линялая синяя футболка с обтрепанным воротом.

Не успел он сесть, как Ясмин встала. Он снова поднялся.

– Не стоило мне приходить, – сказала она. – Я лучше пойду.

Пеппердайн, словно не слыша, налил ей вина. Потом оказался у нее за спиной. Его ладони легли ей на плечи, приподняли ее пальто, стянули с ее рук рукава. Ясмин вздрогнула.

– Если ты не в настроении для разговоров, можем посмотреть фильм. Я включил его всего за несколько минут до твоего… прибытия. Могу перемотать.

– Ладно, – сказала Ясмин. Если он собирается притворяться, что это нормально, то и она будет вести себя как ни в чем не бывало. Какая разница? Что бы она сейчас ни сделала, хуже уже не будет. Она посидит, отхлебывая из бокала, словно заскочила посмотреть кино и выпить на сон грядущий. – Только я не люблю кино про войну, – добавила она из чувства противоречия. На самом деле Ясмин видела так мало военных фильмов, что никакого мнения у нее не сложилось. Взяв бокал, она села на диван. Кожаная обивка была маслянистой на ощупь, словно размягчилась от огня.

– Как правило, я тоже. Но этот мне нравится. «Тонкая красная линия».

– Что в нем такого замечательного?

– Хм. Ну… Операторская работа. – Пеппердайн взял пульт, сел в кресло и нажал на паузу. – Ощущение горячечного сна. Сюжет – на самом деле он про…

Пока он разглагольствовал, Ясмин разглядывала его. Вытянутые длинные ноги, лежащие на кофейном столике ступни, жилистые, мускулистые голые предплечья, суровая складка у рта. Внезапно все это показалось невыносимым. Какого черта он разыгрывает из себя кинокритика, не проявляя ни малейшего интереса к тому, с какой стати она пряталась между его садовыми отходами и утильсырьем?

– Я не знаю, что делать! – выпалила она. – Я так несчастна!

– Что случилось? – Он серьезно посмотрел на нее. – Моя маленькая беглянка. Что случилось?

– Всё пошло наперекосяк! Всё ужасно.

– Расскажи мне, – сказал он. – Не держи в себе.

– Не могу! Я не могу грузить тебя жалобами на мою ненормальную семью. На Джо.

– Ясмин, я сам этого хочу. Можешь рассказать мне все.

Позже, когда они отдышались и некоторое время полежали под одеялом, он встал и вернулся с каким-то свертком. Оберточная бумага с узором из остролиста и серебряных колокольчиков была перевязана пышным красным бантом.

– У меня кое-что для тебя есть. Вот.

– Серьезно? Ох, нет! А я тебе ничего не купила. – Темно-синие кожаные перчатки с серой шелковой подкладкой. – Спасибо. Очень красивые.

– Как сидят?

– Идеально. – Ясмин пошевелила пальцами, демонстрируя плотную посадку. – Но ты точно уверен? Не хочу, чтобы завтра кто-то другой остался без подарка.

– Они для тебя. Если не веришь, взгляни на ярлычок.

– Верю. – Наверняка он по-быстрому сориентировался и надписал новый подарочный ярлычок, когда уходил наверх. – Откуда ты знал, что я сегодня приду? – шутя спросила она, но Пеппердайн посмотрел на нее с упреком.

– Я надеялся, что ты заглянешь ко мне в кабинет. Ждал там весь день.

– Ох! Что же ты не сказал… – Она положила ладонь в перчатке ему на грудь и, приложив рядом ухо, стала считать его пульс. Медленный. Сердцебиение бегуна. – Что ты подумал, когда увидел, что я прячусь у тебя в саду, как полная дура?

– Я подумал… Не знаю. Подумал, что тебе лучше зайти.

– Но ты удивился? Обрадовался? Или ужаснулся?

– Я не ужаснулся.

– Ну спасибо.

– Что ты хочешь услышать?

Она села и сняла перчатки.

– Ясмин. Я рад. Я рад, что ты здесь.

– Ладно.

Ясмин уже успела излить душу, откровенно рассказав Пеппердайну об отце. О том, какой виноватой она себя перед ним чувствует. О том, насколько запуталась и, опять же, какой виноватой чувствует себя перед Джо, хоть Гарриет и утверждает, будто чувство вины – самая бесполезная из всех эмоций. Да и сама Гарриет подливает масла в огонь, вечно вмешивается, хоть и не нарочно, она хочет как лучше. Но Ясмин это буквально сводит с ума. Ариф вызвал раскол