Шрифт:
Закладка:
Жаль, нам он так полюбился, хороший заварочник.
Настя заклеила коробку скотчем, обвела взглядом небольшой кабинет, постепенно снова становящийся чужим, отдаляющийся и гаснувший, и опустила голову, стараясь держаться, держаться лучше, чем превратившиеся в поролон ноги и руки, напичканные стекловатой так, что кололо и зудело. Сзади раздался звук медленных каблуков. Подошла Наташа. Наклонившись, она вытерла бегущую Настину слезу. А слезу из другого глаза не заметила. Или не захотела.
– Ну чего ты? – спросила с доброй строгостью. – У тебя дочка, семья. Найдешь, чем заняться. Мы бы только рады были не работать, – натянуто улыбнулась она,
но у Насти не улыбалось в ответ: она не была рада, чем там находить заниматься.
– Ох, девочки, – развернулась. – Дайте я вас обеих обниму. На прощанье.
– На прощанье, скажешь тоже, дурында. Мы-то про тебя не забудем. Приезжай. Или просто так давай видеться.
– Да, Настенька, – Оля встала из-за стола. – Мы тебя очень-очень любим.
– Да знаю я. Знаю. И я. – Настя прижималась к (бывшим[?]) коллегам.
Наобнимавшись и попрощавшись, Настя взяла вещи и вышла из кабинета. Медленно проходя коридоры, она думала, откуда узнал Золотухин о ее разговоре с Димой. Картинки на стенах, шершавые. В голову приходили разные варианты, но один казался невероятнее и страннее другого. Оля/Наташа? Они к тому времени ушли. Да и зачем им. Сам Золотухин? Он на третий этаж даже не поднимается. Динара? Могла бы, но Настя ее в тот день даже не видела, и сидит та в другом конце коридора, к Насте не суется[33]. Сам Дима, конечно, не мог сказать. Темные лестницы, в которых на несколько секунд перестаешь существовать. Кто-то из воспитателей услышал и забоялся за воспитанника? Возможно, но почему обо всем сначала было не поговорить с Настей? Чьи-то родители? Тогда, поди, вопли бы разразились нешуточные. Знал ли доложивший, что всё обернется так? Возможно. Подначивал ли он Золотухина? Возможно. Непонятно. Где-то в воздухе заиграла песня про невозможное возможно. С ума сойти. Запах затхлого пара и традиционного супа. Пройдя вход в столовую на первом этаже, Настя услышала мелкие торопливые шаги и тяжелую одышку.
– Стой, подожди, Насть, – пыхтела Оля.
– Что такое? Я что-то забыла?
– Нет, я… я хотела тебе сказать… кое-что. Я не знаю, знаешь ли ты…
Неужели она? Она? Ох! Оля! А теперь что, прибежала извиняться?
– Ну, в общем, помнишь, ты говорила, что Диму – в интернат, и всё остальное?
Настя выдохнула Ну и расслабилась, потому что про интернат, а не признание, а потом напряглась еще сильнее, потому что – а что интернат?!
– В общем, там какие-то сложности, и чтобы его приняли в интернат, они там намудрили с бумагами, тыры-пыры…
– А?
– Подделали документы.
– Документы? Они? Кто – они?
– Золотухин, – шепнула Оля. – Золотухин и Динара. Они поставили ему тяжелую степень.
– Что-о?!
Оля смотрела полумесяцами глаз, уголки их клонились книзу, и всё лицо будто стремилось вниз, ведомое усилившимся притяжением. Седеющие волосы растрепались, она не пыталась закрыть шрам, руки висели шлангами, по которым не шла вода под напором.
– Вот, я…
У Насти зазвонил телефон. Клара Леонидовна (Крис). О господи, ну что там еще такое!
– Прости, Оль, я отвечу быстро.
– Только никому не говори, что это я тебе, – бросила Оля.
В трубке раздалось кваканье:
– Здра-авфтвуйте, Анафтасия Алекфандровна. Вы не могли бы прямо фегодня подъехать в фколу?
– Да хоть сейчас, – буркнула Настя. – Что такое?
Когда они закончили разговор, раздался звонок на перемену. Настя обернулась к Оле, но той уже не было. Выходит, не обернулась или обернулась не к ней. Закончив тихое протяжное э-э-э, подошла к кабинету труда и стала ждать, когда класс выйдет. Попрощаться с Димой. Конечно, ни в коем случае не рассказывать про причину увольнения, но попрощаться.
Ученики выходили ленивой речкой и растекались по широкому коридору. Настя приготовилась увидеть Диму, но последней из кабинета вышла воспитатель Марина, которая собрала и повела группу в другой конец здания – вероятно, к гардеробу, чтобы потом вывести на прогулку. Настя ее догнала и спросила:
– Марин, привет, а Димы Спиридонова сегодня нету?
– Нету, – та окинула взглядом, будто окатила ведром с помоями. – И слава богу. Извините, – и пошла с классом дальше.
– те
Извини-те
Быстро разносятся новости, которые без сцен, никому ни слова, иначе я вас сам засужу, да уж. Димы нет, интересно, где он?
Обидно, что не удалось попрощаться. Теперь же к нему на расстояние океана не подпустят. Значит, нужно будет позвонить. И что это значит – подделали документы? Тяжелая степень? Поэтому его нет в школе? Может быть, его прямо сейчас определяют в интернат – липовым человеком с липовым диагнозом? Но времени размышлять не было, сейчас горело другое. О прочем постарается узнать – как? как? жопой об косяк, как говорит мама, – позже. Настя вышла из школы, посмотрела на здание, ставшее немного родным за эти полгода, которое теперь будто отрезали от ее тела, ампутировали часть души, обезопасив себя от гангрены причастности. Оглядела трещины, стряхнувшие строительный грим, ступеньки с отвалившимися кусками – развалившийся пазл. Доживет, доразвалится без меня, подумала Настя. Обогнула школу, закинула коробку на заднее сиденье «Мерса» и поехала в школу Крис. О господи, ну что там еще такое!
* * *
– Ты пойдешь?
– Да не, что я там делать буду, – отмахнулась Аня.
– Постоишь, поддержишь, – не нашелся Даня и добавил: – Он ее любил всё-таки…
– Я лучше тут посижу.
– Но…
– Слушай, не клеилось у нас с ней. Вот не созданы мы друг для друга, что теперь сделаешь.
– Ну ладно. Я за ним схожу.
Аня осталась сидеть в коридоре, листая журналы, взятые со столика по соседству. Дане всё же казалось, что сидела она поникшая, ладони дрожали, а плечи – бесформенная масса. Почему не хотела идти? Всё понимаю, даже что… Ну ладно. Даня дошел до холла, где
