– Не знаю, Виталий Афанасьевич. Не видела, не могу сказать.

– Я надеюсь, они хотя бы не это… не прямо там…

– Вряд ли они решили заняться сексом[29] прямо в школе, Виталий Афанасьевич.

– Даже думать противно.

– Да уж.

– Надо будет подумать. Динара Саидовна… документы готовы?

– Да, всё сделала. Я и шла к ней, чтобы ей сказать про документы.

– Хм… Но не сказали, да?

– Не успела, как понимаете.

– Ну да. Хм, теперь, если у них… более глубокие отношения, чем мы думали, Иноземцева может и сильнее заартачиться.

– Да, но и у вас теперь есть козырь.

– Это, конечно, конечно… Ладно… я подумаю. Возможно, ей придется пригрозить. Вы согласны?

– Это несколько не мое дело, решать вам, как с ней разбираться. Я не хочу глубже впутываться.

– Я понимаю-понимаю, ко…

– Но да, я согласна.

– Конечно-конечно. Спасибо, что сообщили…

Тогда Динара обрадовалась, что получилось наперчить Иноземцевой. Хоть немного, хотя бы так. А вечером, когда она сидела дома, аэрируя красное сухое в бокале, эта радость показалась ей мерзкой. Глоток за глотком она второй раз за день думала, правильно ли поступила. Сначала документы, потом Иноземцева с мальчиком – и наверняка будет скандал или выговор, что-то типа того. Ладно, второй раз за день подумала Динара, поздно для сочувствия, не такой уж плохой исход. К тому же Иноземцева сама виновата – во всем. Она во всем виновата сама.

Динара постаралась отогнать эти разъедающие мысли. Они возвращались весь вечер и потом еще приходили несколько дней, но в итоге Динара справилась и с ними. Как справлялась со всем.

* * *

Настя проехала большую часть пути и уже выруливала на проспект. Автомобиль отвечал ей приглушенными звуками урчащего двигателя, мир отвечал звуками проснувшейся гудящей дороги, а сама она хотела: а) поспать; б) напиться, причем чего-нибудь мерзкого типа текилы, чтобы потом не помнить ничего, а во время – себя; в) поспать, но поглубже, в какой-нибудь небольшой коме, во сне, слишком глубоком для сновидений; г) открыть глаза и начать всё-всё-всё заново, обнулиться до никакой-никакой себя[30] и – чтобы заново. Настя столько всего[31] бы отменила, забыла, столько всего, что хоть составляй перечень, пиши кандидатскую со списком источников на десять страниц, как некоторые ее однокурсницы[32]. Руль слушался плохо, потому что Настя не могла плотно его сжать. Руки кололо, ладони вспотели, хотя и не жарко, даже скорее холодные были руки, да и вообще была слабость с самого утра. Точнее, со вчерашнего вечера, когда Дима… Настя злилась, не могла. Ехала в школу и не знала, как на него смотреть, как с ним общаться, но, конечно, надо было это делать – надо было показать ему, что всё в порядке, чтобы он не зажимался и не винил себя. Бедный, он сам не может разобраться со своими эмоциями. Настя не рискнула подумать словом чувствами.

Когда встроилась в полосу, набрала маме – та всегда вставала с первым светом, который простреливал окна и гладил комнату, шторы выполняли чисто декоративную функцию и никогда не задергивались.

Поболтав о самочувствии, возрасте и теплеющих днях с долгим солнцем, они замолчали. Настя глубоко дышала, слыша, как стук сердца растекается по телу, будто сигнал одуревшего сонара.

– Что-то еще? – спросила мама. – Ты как-то странно затихла.

– Уф… не знаю. Ты когда в школе работала, кем там, завхозом…

– Пару лет, было.

– …у вас не было…

– Чего?

– Что ученикам нравились учителя?

– Было, конечно.

– Нет, я не про это. Не в смысле какие хорошие учителя, а в смысле, что прямо нравились. Влюблялись, что ли.

– Я ж и говорю тебе: было.

– Ого.

– Ну как. Ну, дети есть дети. А что ты с ними сделаешь. Влюбчивые, смешные, маленькие когда. Кого видят, в того и втюриваются.

– Втюриваются?

– Ага.

– А как вы это решали? Не могли же учителя со своими…

– Как-как решали, никак. Тогда проще было. Скажешь им: Выбрось это из головы, дурью не страдай, иди учись лучше, и всё. Помню, один мальчик, Володя Краснов, мне в любви признавался. Шкодный такой, задолбыш, учился в классе третьем или четвертом. Я, говорит, когда вырасту, женюсь на вас, – засмеялась трубным смехом мама. – Володя, отвечаю, ты когда вырастешь, я, старуха, тебе уже не нужна буду.

– А он что?

– Да что он, принес как-то коробку конфет. Потом узнала, что у родителей с кухни стащил, хорошие, импортные. Ну, я взяла конфеты и весь его класс угостила. Хотя сама себе парочку взяла, несколько даже. Ну, в общем, он надулся тогда, ходит весь день красный, уши аж горят, прям жаба-яга. Любовью, Володя, говорю, надо делиться.

– А потом?

– Никто это всерьез не воспринимал, мы ржали все сидели на обедах. Дети.

– Так чем всё закончилось-то?

– Где?

– Ну, мама, с Володей этим твоим.

– А! Ну, каникулы летние начались, он подрос и в следующем году уже бегал за девчонками. Тогда они не начинали еще шуры-муры, конечно, но уже всякие знаки внимания там…

– Понятно. – Настя задумалась. – А у учителей что-то… Да куда ты прешь, придурок!

– Ох, опять ты за рулем говоришь. Давай я тебе потом перезвоню?

– Нет, нормально. Я же по громкой. Идиот просто вылез прямо перед носом. Так, что я хотела…

– А к чему ты это? У тебя что там такое, мм?

– А, да нет, просто интересно. С девочками вчера обсуждали.

– Ну да.

Обе молчали.

– Ну ладно, да, у меня, – и Настя пересказала. – Понимаешь, я даже Сереже рассказать не могу, представляешь, как он взбесится? Я вообще никому рассказать не могу, ни девочкам, даже Лене боюсь. Это просто жесть какая-то.

– Ну а ты что? Ты с ним поговорила? Вдолбила ему?

– Да вдолбила. Не знаю. Объяснила. Не знаю я, что еще делать.

– Ох. Сейчас дети другие пошли, с ними сложнее. А с такими, как…

Настя сворачивала с проспекта. Через несколько улиц-вен, двигаясь навстречу основному потоку, она попадет на узкую улочку-капилляр и остановится за углом коррекционной школы.

Из недр стереосистемы доносился мамин голос – низкий и хрипловатый, выплевываемый пластиком, бывало, голос поддержки, но сейчас бессильный. Настя услышала глухой щелчок зажигалки.

– Ладно, мам. Я подъезжаю к работе. Потом позвоню еще.

Мама попрощалась и перед завершением звонка выдохнула, Насте показалось, что она увидела сигаретный дым, вылетающий почему-то из решеток кондиционера, словно мама сидела там, внутри, под капотом, всегда была рядом с дочкой и, как всегда, много курила.