Шрифт:
Закладка:
Школу украшали воздушные шары и ленты, размещенные теми, у кого выпало несколько свободных минут, эти шары и ленты спускались с потолка, висели на дверях. Интересно, как там в столовой, уже украсили? Послезавтра – выпускной, в этом году чуть раньше обычного. Насте ничего не было поручено, но она с некоторым удовольствием этот день ждала. Знала, что воспитатели с классами разучивают песни и небольшие сценки – на которые, Настя помнила, смотреть без слез было невозможно, потому что и радостно было, и… ну, короче, невозможно. После праздника ожидались традиционные пироги с чаем. Алкоголь, конечно, был запрещен – родите здорового ребенка, и на выпускном в обычной школе пейте, хоть упейтесь там. Кто-то из родителей, конечно, протаскивал, но без фанатизма. Кому был присущ фанатизм – сидел дома и до выпускного не доходил.
Когда Настя вошла в кабинет Золотухина, тот – непривычно – ходил от стены к стене. Из-за этого Настя сесть не решилась.
– Виталий Афанасьевич, я…
– Закройте дверь, – шепотом гаркнул тот. Губы его дрожали, было похоже, что они танцуют – на своей волне, отдельно от лица, инсульт наоборот.
– Что-то случилось?
– Что-то случилось?! Что-то случилось?! О, я вам расскажу, что случилось! – сел за стол. – Хотя… как будто вы сами не знаете.
– Я вас не понимаю, – Настя тоже села. Решила, что наелась дурью Золотухина и будет сидеть гордой, самодостаточной, будто у нее тридцать кошек, женщиной.
– Не понимаете… Ну что ж. Может быть, сюда привести Дмитрия Спиридонова, чтобы стимулировать вашу память?
Сферические кошки тут же исчезли. Насте стало холодно, будто случился отлив, обнажив голый песок тела.
– Дми-Дмитрия Спиридонова?
– Да-да. Который вам вчера в любви признавался.
Судя по ощущениям, Настина голова сделала шальной оборот вокруг своей оси. И еще раз. Ну, в общем-то не так уж и страшно…
– Знаете…
– Да вы хоть представляете, что это такое?! – взорвался и расплескался Золотухин. – Несовершеннолетний пацан, девятый класс, сохнет по школьному педагогу!
– Я… я бы избегала таких формулировок, в этом возрасте дети сами не понимают, что чувствуют, о-особенно умственно не…
– Вы бы избегали? А как вам такая формулировка: сексуальный скандал в коррекционной школе?! Растление неспособных постоять за себя! Или такая: Спиридоновы приезжают и отрывают руки директору за то, что недосмотрел.
– Виталий Афанасьевич, ничего кардинально непоправимого не случилось…
– Да неужто?
– Тем более вашей вины…
– Что вчера было? Конкретно, от и до.
Настя пересказала суть разговора, избегая сентиментальных подробностей.
– А поцелуй? Он вас целовал?
– Нет-нет! Какое целовал, ничего такого не было! Совсем…
– Но вам бы хотелось!
– Нет, – отрезала Настя, пытаясь в спешке найти грань между сотрудничеством и достоинством.
Золотухин мял пальцы, сжимая их гармошкой, скручивая узлами.
– Виталий Афанасьевич, послушайте, мальчик просто переполнен эмоциями, которые ему некуда излить. Плюс воспринимает, получает информацию, с которой он не знает, что делать, фильмы посмотрел, увидел, услышал у кого-то, спроецировал… Так бывает, это пройдет, здесь ничего катастрофического.
– И вы, конечно, ни в чем не виноваты?
– Ну… извините, но да. А в чем я виновата? Я его не соблазняла, я вообще не знала ничего, пока он не…
– Хм… – взгляд Золотухина резвился по столу, бегая от предмета к предмету, как ребенок с синдромом дефицита внимания. – Я вам не верю.
– Вы мне не…?
– Не верю! – Директор поднял глаза. – Вы так носились за ним все эти полгода, проводили с ним вечера, думаете, я не знаю, что он вечерами уходил от воспитателя и сидел у вас?
– Знаете, я не привыкла ограничивать подопечных в том, что им нравится. Если он хочет, то пусть сидит занимается.
– В том, что им нра-авится. А что ему нравится, м? Престарелые олигофренопедагоги?
– Я бы попросила вас, если можно…
– Вы таскались с ним все эти месяцы, сидели одни, навязывали всякую муть так, что даже родители его жаловались! И думаете, я поверю, что вы тут ни при чем? Скажите честно, чего вы добивались, этого?
– Я не добивалась ничего…
– Чтобы на вас запал несовершеннолетний? Но зачем?!
– Мне это вообще ни к чему, вы вообще понимаете… (!) – Настя так сжимала подлокотники, что всё вело к тому, что она их вырвет и унесет с собой.
– Что у вас происходит, проблемы в семье, вас на молоденьких тянет?
– Знаете, это уже слишком!
– Да вы вообще понимаете, что происходит? Слишком? Она говорит, слишком! Ха. Да здесь таким скандалом пахнет, что меня выпнут, и еще далеко пролечу. Не дай бог кто узнает, вы представляете, что будет? Представляете заголовки в газетах? Диагност домогается недееспособного мальчика. КУДА СМОТРИТ ДИРЕКТОР!
– Он не недееспособный, он…
– Да не важно это! НЕ ВАЖНО! Я вам в целом! Я про масштаб! Это статьей пахнет. И уже не журналистской, а конкретной статьей!
– Я вам еще раз говорю, я тут ни при чем! Что я могла сделать?
Золотухин постукивал ручкой по столу.
– Слушайте, мы с вами никогда особо хорошо не ладили…
Настя забеспокоилась еще сильнее, хотя думала, что и так дошла до границы, за которой ее нервная система откажет совсем.
– Не вижу здесь проблем для выполнения моей работы.
– Значит, я жду от вас заявление по собственному.
– Ч-что? – Настя привстала, и стул привстал за ней, пока она не заметила и не отпустила его. – Я же сказала, что никаких проблем…
– Заявление.
– Вы не можете! Я засужу! Я ничего не сделала, я просто выполняла…
– Сегодня, – Золотухин повысил голос. – Сейчас. Сейчас сходите, напишете, принесете, потом соберете вещи. Или вот, на, держите, пишите. Прямо тут. Потом с вещами пойдете. И без сцен, никому ни слова. Ясно? Я вас сам засужу, если вы хоть кому-то. И жизнь вашу в этой школе сделаю невыносимой, если вы остаться захотите! Такой скандал…
В американских фильмах после увольнения все уходят с работы с коричневой коробкой в руках. Грустно про себя улыбаясь, Настя думала, где они эту коробку берут – приносят заранее? им выдают в качестве извинения? или на выходе из офиса стоит отдельный магазинчик для уволенных?
Ничего такого у Насти, конечно, не было, пришлось спрашивать у Наташи с Олей. Наташа позвонила завхозу, и тот принес
