Шрифт:
Закладка:
– Что, недоволен чем-то?
Но не успел сказать и этого, потому что отчим схватил его за рубашку, резким рывком поднял и ударил. Макс помнил, что кулаки у отчима были размером с два его, но в этот момент он успел увидеть только размазанное нечто, летящее к его лицу, а после упал на кровать.
– Ты что, уебище сраное?! Ты что?! —
слышал он хрип, доносящийся сверху. Удары обрушивались на лицо, ребра и руки, которыми он пытался загородиться, не всегда попадали, иногда проскальзывали и едва задевали, видно, сказывалась выпитая водка, которой к этому времени в желудке отчима уже должно было быть полно.
– Пидорас ебаный! Ты че, пидорас, да?! – Отчим левой ладонью схватил руки Макса и правым кулаком ударил его в лицо – в скулу, потому что тот отвернулся.
Когда Макс свалился на пол, отчим, нависая над ним, кажется, немного успокоился.
– Уебище сраное.
– Что ты делаешь-то-о! Отойди от него, отойди, отойди, я сказала, – где-то за красной стеной верещала мать и слышались шлепки.
Макс лежал на полу, пытаясь отдышаться, вытирая лицо.
– Отстань, блин, – отчим отмахивался от матери Макса, которая тонкими руками пыталась объять и оттащить мужа. – Отста-ань! – Отчим практически прорычал и, развернувшись, толкнул мать Макса.
Та пролетела отпущенные ей полтора метра крохотной комнаты и врезалась спиной в зеркало. Зеркало засыпало мать осколками, словно хотело обнять ее, а сделать это могло только по частям. Она сидела, прижавшись к стене и опустив голову. Плечо сверкало, ловя свет из окна и пуская солнечных зайчиков.
Макс приподнялся и застыл, смотря на кусок зеркала, торчавший из плеча матери.
– Тома… – тихо икнул отчим и сделал полшага к ней.
– Ах ты, сука, – крикнул Макс и ударил ногой отчима во внутренний сгиб колена, чудом не слетевшая тяжелая тапочка скорее всего усилила удар.
Отчим упал на колени и завалился корпусом назад. Приподнявшись, он ударил Макса локтем.
Очнулся он там же, на полу. В комнате был один, дверь была закрыта. На стене висела пустая рама, под которой валялось несколько мелких осколков, как снег у двери в первые секунды после прихода редкого гостя.
Отойдя от шока – даже не от шока, от вязкого состояния, неверного, как похмелье, – Макс в первую очередь решил узнать, что с матерью. Подойдя к двери, он услышал пьяное бормотание – и ее, и отчима. Жива. Хорошо. Побоялся выйти. Побоялся и… застыдился.
Застыдился? Почему должно быть стыдно? Долго дышал.
Побоялся.
Ладно.
Но всё же и застыдился.
Ладно.
Ладно. Раз говорит, значит, всё с ней нормально.
Макс забрался на кровать и – обессилевший, будто весь день толкал вагонетку – откинулся на подушку. Достал телефон. Хорошо, что этот урод не додумался телефон забрать, а то мог бы. Макс открыл мессенджер. Пальцы машинально потянулись к контакту Кристи, но замерли в сантиметре от экрана, точно упершись в силовое поле. Да, это же всё из-за нее, этой суке писать нельзя. Разве что послать ее куда подальше еще раз, но зачем. Только порадуется. Ладно. Открыл следующий контакт – Костя. Написал, но Костя так и не ответил.
Макс кинул телефон на другой конец кровати. Писать больше было некому, а листать новости не хотелось. Не хотелось знать ничего о мире, в котором не хотелось жить и который ничего не хотел знать о нем. Макс, конечно, привык, что все знакомства заканчиваются вот так, иногда даже хуже и намного быстрее, но всё равно было обидно. Он очень быстро и крепко привязывался, и эти межличностные морские узлы врезались в него, западали в тело, становились лимфоузлами и воспалялись, болели при нажатии и без него еще долго. Конечно, привык, но каждый раз происходило одно и то же, и как бы тут привыкнуть. Нужно было с этим что-то делать. Хоть с чем-нибудь. Злость Макса распирала. Распаляла и распинала. Он решил, что отомстит. И эта мысль отвлекала от других, успокаивала.
Спать еще было рано, но Макс накрылся одеялом с головой, оставив небольшую щель для носа, и так пролежал до ночи, в которую вообще-то тоже не смог уснуть.
* * *
Вечером Динаре почему-то больше всего вспоминалось не то, что она услышала. Ей вспоминались те несколько минут, что она спускалась с третьего этажа, где стояла у кабинета дефектологов, на первый – в быстром перестуке каблуков направляясь к кабинету директора. Почему-то больше всего ей запомнились эмоции. То, с какой радостью, с каким остервенением она шла, стараясь идти, бежать как можно быстрее, проклиная чертовы туфли и узкую юбку, как будто за ней кто-то гнался, пытался схватить старой когтистой рукой, огромной родительской лапой и уволочь туда, откуда не возвращаются или возвращаются – совсем другими. То, с каким предвкушением она бежала по ступенькам, представляя лицо Золотухина, когда он услышит о Новоселовой Иноземцевой и мальчике.
Это ей запомнилось, и почему-то от этого было не по себе.
И от того, что Золотухина на месте не было (впрочем, его после пятнадцати часов вообще редко застанешь), но Динара с упорством марафонца преодолела все расстояния и добралась до него.
Динара до него дозвонилась – с третьего раза. Его вытягивающееся от удивления лицо и усы, отдаляющиеся от подбородка из-за отвисшей от шока челюсти, Динаре пришлось представить. Но представила она очень живо и ярко, во всех деталях. Золотухин кряхтел и мямлил что-то нечленораздельное, пока не взял себя в руки. Пыхтя, как разъяренный бык в мультфильмах, он уточнял у Динары: точно ли она расслышала всё так? Уверена ли она? Он сказал именно это? Динара, вышедшая из школы, чтобы ее больше никто не услышал, и ходящая туда-сюда рядом с крыльцом, отвечала: да, да. Да.
– А как она отреагировала?
– Мм, удивилась.
– Удивилась как? Удивилась приятно или… просто сильно удивилась? Сильно вообще удивилась?
– Просто удивилась. Я не знаю. Он собирался ее поцеловать.
– Боже мой, а она что? Что потом?
– Не знаю, у меня зазвонил телефон, и мне пришлось убежать, чтобы они меня не заметили. Потом я подошла, но дверь была уже закрыта.
– Господи. Господи! Какой же это может быть скандал. А Спиридоновы… Спиридоновы шкуру с меня сдерут. Я же ее предупреждал, я же говорил: отстань от мальчика, теперь ты им не занимаешься. А она всё равно… Теперь понятно почему. Нет, я знал, что она с ним
