– А теперь последняя.

– И кто же? – с беспокойством спросил он.

Поджав губы, она снова заупрямилась и, пока он не раскрыл их поцелуем, отказывалась продолжать. Право, она не может произнести имя этой особы, потому что ей первой пришла в голову мысль о замужестве. И, не называя имени, она рассказала ему историю Берты. Тогда, уткнувшись в ее нежную шейку и испытывая трусливое наслаждение от своего признания, Октав выложил все. Смешной, зачем же он от нее скрывал? Может, думал, что она ревнует? С чего бы ей ревновать? Она ведь ничего ему не позволяла, верно? О разумеется, безобидные детские шалости, вот как сейчас, но ничего больше! В конце концов, она порядочная женщина – она едва не поссорилась с ним из-за того, что он заподозрил ее в ревности.

Откинувшись, госпожа Жюзер лежала в его объятиях. Она томно намекнула на жестокого мужа, который бросил ее через неделю после свадьбы. Такой несчастной женщине, как она, ведомо многое о сердечных бурях! Она уже давно догадалась о том, что она называет «любовными махинациями» Октава; он ведь даже и поцеловаться в доме не может, чтобы она об этом не прослышала. И, уютно устроившись на просторном диване, они принялись дружески болтать о самом сокровенном, даже не замечая, что порой прерываются на довольно смелые ласки. Госпожа Жюзер называла его болваном, потому что он по собственной вине упустил Валери, с которой она тотчас бы свела его, если бы он хотя удосужился спросить совета. Затем расспросила об этой малютке Пишон – какие ужасные ноги, к тому же пустышка, не так ли? Однако она постоянно возвращалась к Берте, находила, что та обворожительна: великолепная кожа, ножка маркизы. В своей игре они зашли так далеко, что в конце концов ей пришлось оттолкнуть Октава:

– Ах нет, оставьте меня, для этого надо уж и вовсе не иметь принципов!.. Впрочем, вы и удовольствия бы не получили. Что, вы не согласны? О, вы хотите польстить мне. Было бы ужасно, если бы такое могло доставить вам удовольствие… Приберегите это для нее. До свидания, шалун!

И госпожа Жюзер выпроводила Октава, заставив его торжественно поклясться в том, что если он хочет, чтобы она направляла его в сердечных делах, то пусть захаживает к ней почаще и исповедуется без утайки.

Октав покинул ее, успокоенный. Она вернула ему хорошее настроение, его забавляла ее замысловатая целомудренность. Внизу, едва войдя в магазин, он жестом успокоил Берту, которая, тревожась из-за шляпки, подняла на него вопросительный взгляд. Теперь ужасное утреннее происшествие было забыто. Когда незадолго до обеда воротился Огюст, он обнаружил, что там все как обычно: Берта скучала на табурете за кассой, а Октав с любезным видом отмерял какой-то покупательнице фай.

Но начиная с этого дня любовники стали встречаться еще реже. Он, пылая страстью, в отчаянии повсюду преследовал ее постоянными просьбами о встрече – где угодно, когда она только пожелает. Напротив, Берте, с ее безразличием барышни, выросшей в тепличных условиях, в греховной любви, казалось, нравились лишь тайные отлучки, подарки, запретные удовольствия, дорогие поездки в экипаже, театры и рестораны. Материнское воспитание все чаще заявляло о себе, она все сильнее проникалась жаждой денег, нарядов и дешевой роскоши; и вскоре любовник наскучил ей так же, как муж; теперь он стал тоже казаться ей чересчур требовательным в сравнении с тем, что он давал, и она со спокойным легкомыслием старалась не слишком баловать его. Так, преувеличивая свои опасения, она непрестанно отказывала ему в свиданиях: у него – да больше никогда! она умрет от страха; у нее – это невозможно, их могут застать. О свиданиях в доме пришлось забыть, Октав умолял Берту позволить ему на часок отвести ее в номер в отеле. В ответ она принималась плакать и говорила, что ему следовало бы проявлять к ней хоть немного уважения. Однако расходы множились, у нее возникали все новые прихоти; после шляпки она захотела веер из алансонского кружева, и это, если не считать внезапных крупных расходов, стоило ей увидать в витрине лавки дорогостоящую безделушку. Пока он еще не осмеливался отказывать ей, однако ужасался, как быстро тают его средства, и в нем проснулась привычная скупость. Будучи практичным молодым человеком, он в конце концов счел, что глупо всегда платить, притом что она позволяет ему только ласкать ее ножку под столом. Ему решительно не везет в Париже: сперва неудачи, затем эта глупая страсть, опустошающая его кошелек. Его уж наверняка нельзя упрекнуть в том, что он преуспел при помощи женщин. Он черпал утешение в своей неудаче, подспудно злясь на себя, что столь неуклюже воплощает в жизнь собственный план.

Огюст нимало не мешал им. Дела в Лионе шли все хуже, и у него участились мигрени. Первого числа следующего месяца Берта пришла в восторг, внезапно увидев, что вечером он подложил под часы в спальне триста франков ей на наряды. Сумма оказалась меньше той, что она у него требовала, но молодая женщина, которая уже отчаялась когда-нибудь получить хоть су, в порыве признательности бросилась в объятия мужа. По этому случаю супруг провел ночь любви, какой не выпало любовнику.

Так в исполненном покоя и опустевшем на лето доме прошел сентябрь. Жильцы третьего этажа наслаждались морскими купаниями в Испании; Гур непонимающе пожимал плечами: это ж надо так манерничать! Как будто самые достойные особы не довольствуются Трувилем! С тех пор как у Гюстава начались каникулы, семейство Дюверье пребывало в своем загородном доме в Вильнёв-Сен-Жорж. Даже Жоссераны на две недели отправились к какому-то своему приятелю в окрестности Понтуаза, хотя заверяли, будто едут на воды. Октаву казалось, что эта опустевшая дремлющая в тишине лестница и безлюдные квартиры представляют для них с Бертой меньшую опасность, и принялся так приставать к своей пассии, так досаждать ей своими просьбами, что она, в конце концов, как-то вечером, когда Огюст уехал в Лион, приняла его у себя. Однако и это свидание чуть было не обернулось бедой; у вернувшейся третьего дня госпожи Жоссеран после ужина в ресторане случилось такое несварение желудка, что встревоженная Ортанс прибежала за сестрой. К счастью, Рашель в это время как раз заканчивала начищать кастрюли и успела выпустить молодого человека на черную лестницу. В последующие дни Берта воспользовалась этим происшествием, чтобы снова во всем отказывать любовнику. Вдобавок они допустили ошибку, не отблагодарив Рашель; теперь она прислуживала им со своей привычной сдержанностью и преувеличенным почтением служанки, которая ничего не слышит и ничего не видит. Однако, поскольку ее хозяйка непрестанно жаловалась на отсутствие денег, а господин Октав чересчур много тратил на подарки, она все плотнее поджимала губы: что это за жизнь, когда любовник хозяйки не оставляет прислуге и десяти су, когда ночует здесь! Если они думают, что на веки вечные купили ее за двадцать франков и платье, так уж нет, ошибаетесь: она ценит себя гораздо дороже! И с этих пор Рашель сделалась менее угодливой и прекратила закрывать за ними двери, но они даже не заметили ее скверного настроения. Какие тут чаевые, когда люди бесятся оттого, что им негде укрыться, чтобы поцеловаться, и даже бранятся из-за этого. Дом все больше погружался в тишину, а Октав в поисках безопасного места повсюду натыкался на Гура. Тому постоянно мерещились животы беременных женщин, и он бесшумно бродил по дому, подстерегая непристойности, от которых дрожали стены.

Тем временем госпожа Жюзер страдала вместе с этим красавчиком-кавалером, который не мог видеть свою даму сердца, и щедро давала ему самые мудрые советы. Желание довело Октава до того, что однажды он надумал было попросить ее уступить ему с любовницей свою квартиру; она точно не отказала бы, но молодой человек опасался, что Берта возмутится его несдержанностью. Он хотел даже использовать Сатюрнена; может, слабоумный станет сторожить их, как верный пес, когда они уединятся в какой-нибудь укромной комнатке. Только вот безумец отличался внезапными сменами настроения и то