он, заикаясь, твердил, что придушит этого мерзавца, если тот будет обзывать ее полоумной. Муж испуганно спрятался за медным чаном с водой и крикнул из своего укрытия:

– В конце концов, это невыносимо! Я уже вам и слова сказать не могу, ваш братец тотчас кидается между нами!.. Я согласился принять его, но пусть он оставит меня в покое! Еще один подарочек вашей матушки! Сама при виде сынка трясется, как овечий хвост, – вот и навязала его мне: пусть прибьет меня, а не ее. Благодарю покорно!.. Вот он уж и нож схватил! Держите же его!

Берта отняла у брата нож и одним взглядом успокоила его; а смертельно бледный Огюст продолжал глухо ворчать. Чуть что, сразу за нож! Хорошо, что удалось предотвратить нападение, а ведь с душевнобольным бесполезно выяснять отношения, тут и правосудие не поможет! Помилуйте, можно ли использовать для защиты подобного братца, который мужу слова не дает сказать, хотя его негодование совершенно справедливо. Приходится молча терпеть.

– Послушайте, сударь, вам недостает такта, – презрительно произнесла Берта. – Приличный мужчина не вступает в объяснения на кухне.

И она, громко хлопнув дверью, удалилась к себе в спальню. Рашель равнодушно вернулась к своей стряпне, будто и не слышала перебранки хозяев. Она умела держать себя в руках, как и подобает девушке, знающей свое место, хотя ей известно все; она даже не посмотрела вслед уходящей хозяйке. Огюст еще немного потоптался в кухне, но ее лицо оставалось бесстрастным. Впрочем, он тотчас бросился за женой. Тогда Рашель наконец невозмутимо поставила кролика на огонь.

– Пойми же, друг мой, – уговаривал Берту Огюст, настигнув ее в спальне. – Я не для тебя все это говорил, а для служанки, которая нас обворовывает… Все же этот франк надо найти.

От раздражения молодую женщину сотрясала нервная дрожь. Бледная, она бросила на его лицо решительный взгляд:

– Да оставьте же меня наконец в покое!.. Мне не нужен один франк, я хочу пятьсот франков в месяц. Да-да, пятьсот франков на туалеты… Что же, если вы говорите о деньгах на кухне, в присутствии кухарки, тогда и я тоже осмелюсь заговорить о них! Слишком долго я молчала… Мне нужно пятьсот франков.

Это требование ошеломило его. А Берта затеяла грандиозный скандал, вроде тех, что на протяжении двадцати лет ее мать каждые две недели закатывала отцу. Уж не надеется ли он, что его жена станет ходить босиком? Когда женишься, следует располагать средствами, чтобы прилично одевать и кормить жену. Лучше уж просить милостыню, чем смириться с абсолютным безденежьем! И не ее вина в том, что он оказался не способен к торговле; да-да, не способен, у него нет ни соображения, ни предприимчивости – он только и умеет, что дрожать над каждым грошом. Настоящий мужчина должен бы почитать делом чести поскорее разбогатеть, разодеть жену как королеву, чтобы посетительницы универсального магазина «Дамское Счастье» лопнули от зависти! Так ведь нет! С такой посредственностью и до банкротства недалеко! И этот поток слов выносил на поверхность все преклонение перед деньгами, всю неистовую жажду – обладания, этот культ денег, к которому она приучилась в семье и видела, до каких мерзостей можно опуститься только ради того, чтобы создать видимость богатства.

– Пятьсот франков!.. – наконец вымолвил Огюст. – Да я лучше закрою магазин.

Берта холодно взглянула на него:

– Вы мне отказываете. Хорошо, буду брать взаймы.

– Снова долги, несчастная!

Он с внезапной жестокостью схватил ее за руку и отшвырнул к стене. Тогда без единого крика, задыхаясь от бешенства, она подбежала к окну, распахнула его, словно собираясь выброситься на мостовую, но воротилась, оттеснила его к двери и вытолкала из спальни, крикнув вслед:

– Убирайтесь, или я за себя не ручаюсь!

После чего громко щелкнула задвижка. В нерешительности он некоторое время прислушивался. Затем, снова охваченный страхом при виде блеснувших в темноте глаз Сатюрнена, которого шум ссоры заставил выскочить из кухни, поспешно спустился в магазин.

Октав, занятый пожилой дамой, которая выбирала платки, по лицу Огюста тотчас заметил, насколько тот взбудоражен, и теперь краем глаза следил, как хозяин нервно прохаживается между прилавками. Едва покупательница покинула магазин, Огюста прорвало.

– Милый друг, она сходит с ума, – начал он, не называя имени жены. – Она заперлась… окажите мне услугу, поднимитесь и поговорите с ней. Право слово, я опасаюсь, как бы чего не случилось!

Молодой человек сделал вид, что колеблется. Очень уж деликатное дело. В конце концов он согласился – исключительно из преданности. Наверху Октав обнаружил Сатюрнена, стоявшего у дверей Берты. Заслышав звук шагов, слабоумный угрожающе заворчал. Однако его лицо посветлело, когда он узнал приказчика.

– А, это ты, – прошептал он. – Ты – это хорошо… Не надо, чтобы она плакала. Будь добр, придумай что-нибудь… И знаешь что, оставайся. Никакой опасности. Я здесь. Если служанка захочет подглядеть, я ее поколочу.

Он уселся на пол охранять дверь. В руках он все еще держал сапог своего зятя и, чтобы скоротать время, принялся до блеска натирать его.

Октав решился постучать. В ответ ни звука. Тогда он назвался. Щеколда тотчас звякнула. Приоткрыв дверь, Берта пригласила его войти. Потом снова заперлась и нервно щелкнула задвижкой.

– Вам – пожалуйста, – сказала она. – Ему – ни за что!

Охваченная гневом, она мерила шагами комнату, от кровати к так и оставшемуся распахнутым окну и обратно. И отрывисто говорила: пусть он без нее ужинает с ее родителями, если ему так хочется; да-да, и пусть объяснит им ее отсутствие, потому что она за стол не сядет – скорей умрет! Кстати, ей лучше прилечь. Берта лихорадочно сдергивала с кровати покрывало, взбивала подушки и откидывала одеяла. Забыв о присутствии Октава, она уже собралась было расстегнуть платье… но тут ей в голову пришла другая мысль:

– Вы не поверите! Он меня ударил, ударил, ударил! И все потому, что я попросила у него пятьсот франков, – ведь это позор, вечно ходить в старье!

Стоя посреди ее спальни, он искал слова утешения.

Напрасно она так расстраивается. Все образуется.

В конце концов он осмелился робко предложить:

– Если вы в затруднении относительно какого-то платежа, почему вы не обратитесь к своим друзьям? Я бы с удовольствием… О, всего лишь взаймы. Потом вернете.

Некоторое время она молча смотрела на него, а затем ответила:

– Никогда! Это оскорбительно… Что подумают люди, господин Октав?

Ее отказ прозвучал так твердо, что уже не могло быть и речи о деньгах. Впрочем, гнев ее как будто утих. Совершенно бледная и очень спокойная, хотя и немного усталая, она сделала глубокий вдох и смочила лицо водой; в ее больших глазах полыхала решимость. Стоя перед ней, он ощущал себя робким влюбленным, что, в сущности, казалось ему довольно глупым. Он еще никогда не был влюблен так пылко; сила желания делала несуразными повадки смазливого приказчика. Продолжая давать ей расплывчатые советы примириться с мужем, он сохранял ясность мысли и размышлял, не следует ли ему заключить молодую женщину в объятья. Однако, страшась, что его снова отвергнут, он мешкал. Она молча смотрела на него все тем же решительным взглядом, ее лоб перерезала тоненькая морщинка.

– Право же, – запинаясь, бормотал он, – имейте терпение… Ваш муж не злой человек. Если вы найдете к нему подход, он даст вам все, чего пожелаете…

Он произносил эти ничего не значащие слова, и оба ощущали, как ими завладевает одна и та же мысль. Они одни, свободны, ограждены от всяких неожиданностей, задвижка закрыта. Эта безопасность и душное тепло спальни обволакивали их. И все же он не осмеливался; в эту минуту страстного желания его женственное начало, его понимание женщины настолько обострилось, что в своем сближении с ней он и сам словно бы превратился в женщину. Тогда она, как будто бы вспомнив былые уроки, уронила платок.

– О, простите, – сказала она молодому человеку, когда он поднял его.

Их пальцы на мгновение соприкоснулись, и это сблизило их. Теперь Берта нежно улыбалась