неё по-прежнему была стройная фигура наездницы, которая не расплылась от родов, красивое точёное лицо и те самые глаза лани, которые когда-то очаровали его — светло-карие, с красноватым отливом.

Клод была невысокой и в ней чувствовалась порода, хорошо воспитанной, несгибаемой и непримиримой; умела принимать гостей, вести беседу, воспитывать детей, говорить со слугами; могла по памяти перечислить список офицерского состава армии и насчитывала в своей семье почти столько же генералов, сколько он в своей. Но ладить с ней было трудно, и она была не очень умна.

По случаю их свадьбы в замке Прессенж, уже тогда полуразрушенном, состоялся большой приём. Там было несколько сотен гостей, в том числе маршал Франции, архиепископ, вся местная знать и все офицеры из соседних гарнизонов, у кого было достаточно хорошее происхождение. Это показное великолепие поглотило всё, что осталось от состояния семьи Прессенж. Колокола, звонившие на их свадьбе, восемь дней спустя забили к войне. Ксавье, старшему из их детей, сейчас было пятнадцать.

До этого Жаку удавалось ладить с женой — он виделся с ней ровно так часто, чтобы зачать ей ребёнка. После отбытия в 1939 году он был ранен и попал в плен — затем, сбежав, два года провёл с маки в Савойе. Женевьева родилась в маленьком городке в Шварцвальде, где, как говорили, жил доктор Фауст. Тот год оккупации Германии, единственный год, когда чета была вместе, оказался чрезвычайно приятным: охота, балы, полковые ужины и псовая охота.

Графиня де Глатиньи, племянница главнокомандующего и верховного комиссара Франции, родственница всей знати, в том числе и немецкой, вновь поднимавшейся из руин, на сей раз богатая владелица автомобиля и слуг, воображала, что обрела должный ей ранг и положение.

В тот безумный год она была королевой и вскружила головы нескольким лейтенантам, которые женились на её кузинах. Поскольку она часто принимала генерала вермахта Генриха фон Булёкфа, двоюродного брата по материнской линии, на неё смотрели как на очень знатную даму, которая могла позволить себе не обращать внимания на предрассудки победителей и побеждённых. Но она всё равно знала, как извлечь из победы максимум пользы.

Однажды фон Булёкф сказал капитану:

— Клод, мой милый Жак, получает удовольствие, выставляя меня напоказ; я — её скандал, но скандал отменного качества: замышлял заговор против Гитлера и никогда не совершал никаких так называемых «военных преступлений». Как будто можно было вести войну, не совершая преступлений! Я прихожу сюда и за ужином разливаюсь соловьём, описывая битву во Франции — мне это скорее нравится, — и кампанию в России — которая несколько более болезненна. Раз за разом я порой задаюсь вопросом: может ваша жена — маленькое чудовище… Дайте мне ещё стакан этого чудесного коньяка… Я знаю замечательную лошадь, которая сумела уцелеть в войну — стоит в конюшне прямо за углом. Вы могли бы реквизировать её… Если она покинет Германию, то, по крайней мере, не покинет семью.

Согласно последним новостям, бывший генерал танковых войск фон Булёкф сколачивал в Германии одно из самых больших состояний за счёт сборных домов, которые продавал по всему миру.

Он пригласил Ксавье и Женевьеву провести с ним Рождество в загородном поместье под Кельном. Он сам приедет за ними и останется на денёк в Париже.

Булёкф не восстановил ни один из своих старых замков — напротив, взорвал динамитом то, что от них осталось. Потом выстроил себе виллу на берегу Боденского озера, оборудованную всеми современными удобствами. В довершение всего — недавно женился на манекенщице, которая была моложе на двадцать пять лет.

Над разрушенными стенами Прессенжа Клод настелила новую крышу! Пока он при взятии «Марианны» держал в руке гранату, пока тащился по тропам, слушая Голоса и неся Эсклавье на носилках — те небольшие деньги, которые он заработал в поте лица, были впустую потрачены на бессмысленный и анахроничный порыв.

До своего пленения де Глатиньи считал вполне естественным стремление жены восстановить замок. У него, как и у всей его семьи, было чувство собственности, которое сильно отличалось от чувства собственности среднего или торгового класса. Замок для него всё ещё оставался общим зданием. В Средние века каждый мог найти там убежище, сегодня его мог посетить каждый. Владелец на этот момент отвечал не только перед своей династией, но и перед всей нацией.

Но та эволюция, что началась в Лагере № 1, теперь заставляла его чувствовать отвращение к тому миру, где продолжала жить его жена и стоял этот замок. К отцу подошёл Ивон и сел к нему на колени. Сухой голос Клод упрекнул его:

— Послушайте, мальчики, я запретила вам входить сюда. Ивон, отправляйся в свою комнату.

— Подождите минутку, — мягко сказал отец. — Клод, посмотрите какой он бледный. Морское побережье сильно пошло бы ему на пользу.

Пришла Женевьева, а также Мюриэль и Оливье, девочка и мальчик, которые были зачаты во время отпусков в период его первого и второго пребывания в Индокитае. Дети столпились вокруг него, повисли на шее, дергали за волосы, хватали за пуловер, толкали друг друга, смеялись, кричали, дрались.

— Я сдаюсь, — сказала Клод. — С тех пор как вы вернулись, все манеры, которым я их учила, полетели за борт. Значит всё решено, не так ли, вы идёте на встречу с Эсклавье?

— Давайте не будем начинать всё снова. Более того, я надеюсь привести его сюда на ужин, а также повидаться с Маренделем, если смогу…

— Меня здесь не будет. Если так пойдёт и дальше, мы дождёмся вторжения ваших сержантов и рядовых в эту гостиную.

— Я бы совсем не возражал, если бы это случилось, дорогая, но видите ли, они все мертвы.

* * *

Жак де Глатиньи оглядел гостиную с её картинами, доспехами, штандартами и оружием, развешанным на стенах. На полках стояли ряды миниатюрных пушек — настоящий маленький музей войны.

Этот испятнанный и изодранный старый флаг был привезён из-под Ватерлоо, а тот внушительный меч, которым мог орудовать только великан, принадлежал коннетаблю. Большая хрустальная люстра была захвачена в Италии, а роскошные ковры привезены генералом Гарданном, которого Наполеон послал в Персию, чтобы убедить шаха встать вместе с ним против англичан. В стеклянной витрине висел усыпанный звёздами плащ великого магистра Мальтийских рыцарей, а на стойке стояла продырявленная кираса офицера папских зуавов[95].

Да, в самом деле, что сказали бы Башелье и Берманжю, Мустье и Дюпон, Меркилов и Жавель, если бы оказались здесь, среди этих пережитков истории? А Сергона с его радиостанцией, которая как будто пожирала ему спину? Но их тела теперь гнили