Шрифт:
Закладка:
— А твой отец?
— Курил трубку и читал свою газету сквозь очки, съехавшие на кончик носа. А я вот думаю обо всей той энергии, которую моя мать потратила только ради того, чтобы ввергнуть в бунт и беспорядки пятьдесят метров улицы де Бюси. Я получила аттестат и меня послали в училище Пижье изучать стенографию. Друг моего отца нашёл мне работу в «Лабораториях Меркюр», где я начинала бухгалтером. Начальник отдела кадров с самого начала ясно дал понять — либо я лягу с ним в постель, либо у меня будут неприятности. В конторе все знали, что патрон неравнодушен к маленьким дебютанткам. Я пошла и пожаловалась господину Персенье-Моро… В тот же вечер я стала его подружкой. Другого выхода не было…
— Ты уверена?
— Конечно, я могла бы вести честную жизнь: чья-то рука и сердце, горланящая мелюзга… Но мне всё равно пришлось бы лечь в постель с начальником отдела кадров. Благодаря Альберу моя фотография уже появилась в еженедельниках.
— Рекламируешь его продукцию?
— Ну так что же? У меня было несколько небольших ролей в фильмах — в один прекрасный день мне могут дать большую роль. Я прохожу курс драматургии, и преподаватель говорит, что я подаю надежды. И на фотографиях хорошо получаюсь, лицо кажется выразительным.
— Как и все прочие из вас.
— Понимаешь, чёрная полоса, когда я довольствовалась чашкой кофе и парой круассанов вместо обеда, кончилась. Я могу позволить себе распрекрасного молодого капитана да ещё на льняных простынях — у меня есть все основания питать некоторые надежды. Прекрасных принцев не найдёшь в кабинете машинистки, но все они ходят в кино.
— А твоя мать?
— Она говорит, что я предательница «рабочего класса», но всё равно требует у меня денег, чтобы купить себе холодильник. Я вижусь с ней как можно реже. Она наслаждается ролью матери, чья дочь пошла по кривой дорожке… а так как ей нужны зрители, что ж, всё это происходит прямо на улице. И всё равно мне так нравится эта улица. Вот там я снова малышка Мершю, Элизабет Мершю.
— А здесь?..
— А здесь я Мина Лекуврёр. Но хватит обо мне. Что насчёт тебя? Для того, кто только что вернулся из Индокитая, ты, похоже, не очень торопишься домой. Ты женат?
— Черт возьми, нет!
— Итак?
Филипп запустил пальцы в волосы Мины.
— Мне нужно свести счёты с маленьким грязным ублюдком.
— Ты прикончишь его?
— Всё не так просто — маленький ублюдок, возможно, не такой уж ублюдок, каким кажется…
— Он увёл твою невесту, пока ты был на войне?
— Нет.
Подперев подбородок рукой, Мина высказала свои мысли вслух:
— Ещё хуже? Он украл твою квартиру?
— И всё, что в ней есть, но я сам позволил ему это.
— Возьми пример с мамаши Мершю. Начни кричать: «Это оскорбление рабочего класса», а потом берись за дело. Мы могли бы взять её с собой, если хочешь. Она обожает влезать в чужие дела… Только вот офицер-парашютист и рабочий класс не очень подходят друг другу. Не волнуйся, всё-таки Натали Мершю всегда ставила вкус к ссорам выше политических убеждений… и у неё, как у дочери, слабость к красавцам военным…
На этот раз Филипп Эсклавье громко рассмеялся, представив, как прибывает на улицу де лʼЮниверсите в компании мамаши Мершю и её дочки, прерывает чинное собрание Вайля и его друзей-прогрессистов и кричит: «Это оскорбление рабочего класса».
«И ничто не может быть ближе к истине», — размышлял он.
— Ты не часто смеёшься, Филипп. Жаль, потому что тебе это идёт, ты больше не походишь на старую клячу. Вот, поцелуй меня. Ты знаешь кого-нибудь в мире кино?
— Ни единой души. Я просто жестокий и распущенный солдат.
— Нет в мире совершенства. Ты мне нравишься, но не знаешь никого из киномира… Ты был когда-нибудь влюблён в девушку… я имею в виду, влюблялся по-настоящему?
Эсклавье опустил голову и почувствовал, что краснеет.
— Да, я был влюблён… Я никогда не ложился с ней в постель — только поцеловал один раз, и то лишь в щёку…
— Ребячья любовь.
— Нет, это было… три месяца назад…
«Не дури, Эсклавье, — сказал ему Диа, когда они вместе напились в Марселе. — Всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Малютка Суэн действовала сама по себе — ты к этому никакого отношения не имел, был просто предлогом. Лескюр, вероятно, подобрался к ней ближе всех, играя в темноте на своей маленькой флейте».
И вот сейчас он выдумал свою любовь к Суэн для этой порочной шлюшки! И всё же он не мог противиться этому. Он, безусловно, был сыном своего отца, чьи два-три внебрачных приключения дали начало книгам или, скорее, литературным дискуссиям…
Интеллектуалы не умеют любить, они всегда одержимы собственными проблемами, с восторгом прислушиваясь к биению своего сердца — всё служит для них предлогом проникнуть в собственные души, чтобы разразиться потоком слов. Он пока ещё мог искоренить этот живучий сорняк, этот приметливый и чудовищный эгоизм.
Как и крошка Мина, он был одержим киномиром, но его фильм предназначался ему одному. Он страдал, но сознательно думал о том, чтобы использовать свои страдания, он боролся с собой, размышляя о том, как он мог бы описать свою борьбу, он любил или притворялся, что любит, в надежде использовать свою любовь в форме повествования. Это было у него в крови — потребность служить посредником между публикой и тем, что он испытал и чувствовал. Эта одержимость публикой досталась ему от отца — она была похожа на чертополох, который нужно было вырвать с корнем.
Ища в кармане куртки пачку сигарет, Филипп нашёл блокнот, куда записал адреса и телефоны товарищей, с которыми расстался в Марселе.
Де Глатиньи: Инвалидов 08–22. Он позвонил ему, пока Мина лежала на толстом ковре и делала несколько упражнений на растяжку — «для фигуры».
Ему ответил гортанный голос, очень изысканный, слишком изысканный:
— Говорит графиня де Глатиньи. Вы хотите поговорить с капитаном? Как вас представить? Капитан Филипп Эсклавье. Он будет чрезвычайно рад — он постоянно говорит о вас. Надеюсь, мы с вами скоро увидимся. Минутку, вот он.
Эсклавье слегка вздрогнул:
— Брр… Держу пари, что Глатиньи не очень-то весело.
Но тёплый голос товарища уже звучал на другом конце провода:
— Итак, ты наконец-то добрался до Парижа. Как долго пробыл
