«Я во Франции, — продолжал повторять себе Эсклавье. — Я только что проехал через станцию Авиньон и ничего не чувствую, вообще ничего, ни малейшего желания плакать. Я просто откидываюсь на спинку сиденья лицом к этому старому зануде».

— Позвольте представиться: Жорж Персенье-Моро, директор лаборатории фармацевтической продукции «Меркюр». Мы весьма потрудились для армии во время Индокитайской войны, по большей части антибиотики…

— Так вы, выходит, фармацевт?

Персенье-Моро подскочил, как бармен в шикарном отеле, когда его окликают — «гарсон». Он не заметил озорного блеска в серых глазах капитана, и подумал: «Эти военные такие тупицы. Вне своей профессии ничего не знают».

И всё же мысль, что его примут за аптекаря претила:

— Фармацевт, капитан, не имеет годового оборота в несколько миллионов франков. Фармацевт, условно говоря — розничный торговец, а я — производитель. Я создаю, я изобретаю товары, которые он продаёт.

— Вы должны простить моё невежество. Выходит, вы одновременно исследователь и производитель.

— Пожалуй, так. Наш исследовательский отдел…

Он предпочёл уклониться от расспросов. Деятельность лабораторий «Меркюр» ограничивалась упаковкой продукции, которую изобретали и производили другие фирмы.

— Но мне не стоит утомлять вас всем этим. Вы приятный молодой человек, я вижу, — теперь тон был явно покровительственным, — не могли бы вы назвать своё имя?

— Капитан Филипп Эсклавье из Четвёртого батальона колониальных парашютистов.

— Однако это интересно. Вы случайно не родственник того самого Эсклавье, профессора?

— Я его сын.

— Никогда бы не подумал…

— Он тоже этого не сделал, и умер так и не поняв этого.

— Я также знаю господина…

— Да, некий Вайль, который называет себя Эсклавье. Мой зять. Вайль всей душой за коммунистическую революцию, чистки и расстрелы. От него у вас по спине пробегает лёгкая дрожь, отчего груша становится слаще, а кожа вашей любовницы — нежнее; он оставляет вам возможность надеяться, что если вы сделаете одну или две не слишком компрометирующие мелочи, он сможет, придя к власти, включить вас в число полезных представителей среднего класса.

— Но капитан…

— Полная чушь, мой дорогой господин. Коммунисты, а я думаю, что знаю их достаточно хорошо, отправят Вайлей всего мира в тот же концлагерь, что и… но как, вы сказали, вас зовут?

— Персенье-Моро.

— Что и других Персенье-Моро. Кстати, почему Моро?

— Это фамилия моей жены.

«Ясно как божий день, — подумал про себя Филипп, — его тесть — настоящий шеф. Персенье-Моро — паразит из класса Вайль-Эсклавье. Мой отец тоже управлял лабораторией, но для дистилляции и кондиционирования идей. Он предоставил розничным торговцам — журналистам, школьным учителям и профессорам — рекламировать и продавать его изделия. Вайль присвоил себе торговую марку и теперь живёт за счёт её репутации».

Именно Франсуаза Персенье-Моро потащила своего мужа на улицу де л’Юниверсите[92]. Там ему было до смерти скучно: выпить было нечего, кроме тепловатого разбавленного пунша с изящными маленькими сэндвичами. Отношение Вайля к «Лабораториям Меркюр» было несколько снисходительным, что задевало тщеславие генерального директора. Франсуаза тем временем с наслаждением купалась в клубящемся тумане абстрактных дискуссий и морщила лоб, говоря о рабочем классе.

Капитан закрыл глаза и положил ноги на сиденье.

«Какая бесцеремонность! — подумал Персенье. — Такого рода вещи можно ожидать в третьем классе, но едва ли в первом. Военные не платят за проезд или платят только четверть цены — путешествуют не по средствам и, следовательно, много о себе воображают».

Он развернул газету. Бои в Алжире. Что армия делала по этому поводу? Ничего, а тем временем офицеры бездельничают в роскошных поездах.

Персенье перешёл на страницу развлечений. В центре была фотография новой находки — стройной и в то же время чувственной девушки с детским, но каким-то вызывающим ртом: Брижит Бардо. Он подумал, что у неё есть сходство с Миной — юной актрисочкой у него на содержании. Мина стоила ему не так уж дорого. Удалось обеспечить её за счёт средств на рекламу. Пока казначейство ничего не сообразило. Но когда она отправлялась ужинать, то неизменно заказывала утку в апельсинах. А он мечтал о девушке, которая не торопясь изучала бы меню и утончённо надувала губки, пригубляя «Лансон» 1945 года.

Убаюканный покачиванием поезда, Филипп позволил себе увлечься воспоминаниями об отце, Этьене Эсклавье, человеке, которого он любил больше всех, которым восхищался больше всех, и которого презирал больше всех, и это воспоминание было одновременно нежным и горьким, вызывая гнев не меньше, чем слёзы.

Чья-то рука мягко трясла Филиппа:

— Капитан… капитан… мы прибыли в Париж, Город Огней, огромную оранжерею экзотических цветов. Но будьте осторожны — они плотоядны. Вас встречают? У вас есть машина? Я был бы рад подбросить вас куда угодно.

Персенье-Моро держал в руках зонтик и портфель из юфти, а его маленькая шапочка, искусно надетая чуть набекрень на седеющие волосы, придавала ему насмешливый, дерзкий вид парижского пьеро.

Серый «бентли» бесшумно скользил вверх по сверкающему потоку Елисейских полей.

— Простите, что двинулся таким кружным путём, — сказал Персенье, — но я должен заскочить кое-куда и поприветствовать одну маленькую подругу, которая ждёт меня в баре… ровно настолько, чтобы выпить виски. Вы, надеюсь, не торопитесь?

— Нет. Никто меня не ждёт.

Персенье-Моро отнюдь не был недоволен тем, что сможет показать капитану — «пятидесятилетний аптекарь» вполне способен побаловать себя кем-то вроде маленькой Мины.

Бар «Брент» находился в переулке, в нескольких ярдах от Елисейских полей. Тёмные панели, красные плюшевые сиденья и длинная барная стойка, украшенная флагами разных стран, придавали заведению атмосферу одного из тех уютных лондонских клубов, где виски подают в самом лучшем виде.

Клиенты негромко переговаривались. Все мужчины были похожи на Персенье-Моро, большинство женщин были молоды и хороши собой. Мина восседала на барном стуле возле кассы, раздражённо покусывая соломинку.

— Я могла бы пойти в кино, — говорила она кассиру, — вместо того, чтобы ждать его здесь, как маленькая шлюшка, которой нужно несколько тысяч франков, чтобы продержаться до конца месяца.

— Бросьте, мадемуазель Мина, у нас здесь нет никаких шлюх.

— Тогда как вы назовёте Соланж? Она никогда не бывает с одним и тем же парнем дольше недели.

Мина с бесконечным очарованием надула губки — у неё был жадный рот, чувственное тело с женственными изгибами и детское личико.

Персенье суетливо бросился к ней, схватил за руку и поцеловал (вернее, облизал).

— Прости, что заставил тебя ждать, дорогая. Я хотел бы познакомить тебя с моим другом, капитаном Филиппом Эсклавье, он недавно вернулся из Индокитая.

Филипп и Мина посмотрели в глаза друг другу. Они обменялись небрежным рукопожатием и притворились, что не обращают друг на друга внимания, но оба