— Коммунисты либо поглотили, либо ликвидировали все слои общества, которые в крайнем случае могли бы управлять этой анархией. Мир становится крайне неприятным местом, мой дорогой Жюльен, с каждым днём возникает всё больше и больше неразрешимых проблем. Скоро я достигну возраста, когда смогу расстаться с этим миром, так что для меня этих проблем не существует. А пока у меня есть это убежище: логово курильщика, куда звуки и ярость нынешнего века доносятся лишь приглушённым эхом, утратившим всю истерию и пафос. Полагаю, ты уйдёшь из армии. Я собирался передать тебе руководство нашей группой страховых компаний. Тебе абсолютно не придётся работать — это своего рода синекура, которую может предложить только капиталистический мир. Она позволит тебе жить на широкую ногу, путешествовать везде, где заблагорассудится, иметь, скажем так, общественную цель… Останься здесь ненадолго, хорошенько отдохни, уложи в постель каких-нибудь девчонок… а вечером приходи и ложись рядом со мной на коврик, как раньше в Шанхае. Мне всё приелось, но я отказываюсь жить в Париже. Большие западные города ужасают меня. Мне нужно тепло, тишина и красота цветов. Я, мой мальчик, старая акула, но ещё и художник, вдобавок смиренный — смиренный и уставший до такой степени, что больше не желает никого развращать, даже тебя. Да, мне определённо наскучил этот мир. Воспользуйся его упадком и его извращениями, Жюльен, будь ты хоть моралист, хоть художник — это почти одно и то же. У тебя может быть столько денег, сколько захочешь. Меня больше ничего не радует. То, что можно проделать с женщиной или даже очень юной девочкой, в долгосрочной перспективе довольно ограничено… Тебя это не волнует, Жюльен? Такие вещи оставляют тебя равнодушным? Ты просто одержим жаждой власти, стремлением связать своё имя с каким-нибудь историческим событием. Остерегайся соблазна коммунизма, ты уже испытал его, и он может легко вернуться. В иное время ты стал бы финансовым магнатом, но деньги потеряли свою силу, и, возможно, именно поэтому ты презираешь их. Теперь единственная сила — народные массы, и чтобы завоевать их, люди ведут ту же дикую, циничную борьбу, что и акулы Уолл-стрит или Сити в прежние времена. Только эта новая форма капитала не может быть заперта в банковских сейфах. Этот капитал живёт, ест, страдает, умирает и бунтует.

Несмотря на свою кошмарную репутацию, я считаю себя более человечным, чем все вы. Я всего лишь пытался развратить ближнего своего, а не использовать как обезличенный капитал. Думаешь, я не в своём уме, что я выкурил слишком много опиума? Нет, я просто осознал абсурдность нашего положения и безмерность нашего тщеславия… Оставь в покое человеческую расу, Жюльен, просто ешь, пей, занимайся любовью или слушай музыку, принимай наркотики, тебя это успокоит. Почему бы тебе не жениться? У тебя будут дети, ты построишь себе дом, совершишь большое дело, и однажды состаришься, и тебе не останется ничего другого, кроме как лицемерно ждать, когда небо упадёт на тебя… Выкури по крайней мере хоть трубочку…

Жюльен Буафёрас поднялся и отправился в кровать. Он знал, как глубоко страдает его отец, страдает из-за того, что ему больше нечего делать, из-за того, что гниёт в полном одиночестве под солнцем Прованса, уже неспособный заразить континенты своей личной гангреной.

* * *

На следующий день Жюльен Буафёрас отправился прогуляться по узким улочкам Грасса. Из каждого окна свисало бельё; у старого фонтана крестьянки продавали цветы и травы с гор; орды детей носились вверх и вниз по ступеням и бросали друг в друга камни; красивая темноволосая девушка с матовой кожей и безупречно-классическим профилем восседала за прилавком с инжиром и латуком.

Жюльен сел на влажный край фонтана и бесстрастно оглядел девушку, точно красивую вещь.

— Привет, капитан.

Тяжёлая рука легла ему на плечо. Он поднял глаза и узнал журналиста, который присутствовал на выгрузке бывших пленных во Вьетри и знал Маренделя.

— Привет.

— Очень красивая она девушка, правда? Могла бы родиться в каком-нибудь флорентийском дворце в эпоху Кватроченто[89]. Так и видишь, как она перебирает свои драгоценности. Входит паж и опускается на колени у её ног, возвращая кинжал, которым убил её неверного любовника. Она целует его, всю ночь держит в своей постели, а наутро приказывает повесить. Она взяла у пажа так много, что у него нет даже последнего оргазма, который, как говорят, случается со всеми повешенными мужчинами… Я просто только что читал «Хронику семьи Ченчи», и мне здесь ужасно скучно!

— Тогда почему вы не уедете из Грасса?

— Золотые слова, господин капитан. У меня месячный отпуск, ни монетки на расходы и старая тетушка, которая приютила меня в Грассе. Она чрезвычайно родовита и чрезвычайно глуха… Вы живёте в этих краях?

— Мой отец здесь.

— Не скучаете по Индокитаю?

— Я родился в Китае, так что именно по Китаю я должен скучать.

— Полагаю вы знаете моего кузена Ива Маренделя?

— Отлично знаю — мы вместе были заключёнными Лагеря номер один.

— Четыре года он ел один только рис. Теперь, вернувшись во Францию, он водит жену только во вьетнамские рестораны. Хочет научить её аннамскому языку. Не хотите вместе пообедать, капитан?

У Жюльена не было желания возвращаться к отцу, который бродил среди цветочных клумб в старом халате, оставляя за собой запах трупов и аптеки.

— Почему нет?

— Мы могли бы поехать в Кабри. У вас наверняка есть машина. «Аронд» или «Ведетт» или может быть «Фрегат»? У всех офицеров, вернувшихся из Индокитая есть машины.

— У меня нет.

— Это странно. Тогда давайте возьмём мою, если она сумеет туда вскарабкаться, старая колымага. А виллу вы себе строите? Те немногие офицеры, которые ещё не купили машины, строят виллы.

— Тоже нет.

За едой журналист не переставал пить и продолжал заказывать бутылку за бутылкой. В какой-то момент он даже так крепко сжал свой стакан, что тот лопнул в руке.

— Вас что-то тревожит? — спросил его Буафёрас. — Вам наскучил ваш долгий отпуск?

— Ваше лицо, капитан, такое же уродливое как моё — как говорят крестьяне, от такой рожи молоко скисает, а голос у вас скрипучий, как ржавая петля. Что до меня, то грации у меня не больше, чем у слона, а когда я потею, то воняю, как старый козёл. Девушка, которая в меня влюбится, должна быть либо не в своём уме, либо совершенно слепой. Вы когда-нибудь были влюблены?

— Со мной такого никогда не случалось. Я верю