уже чувствовали, что проведут ночь вместе. Голос желания был настойчив, отчего у обоих звенело в ушах — они очень старались, чтобы их руки даже не соприкасались, пока Персенье-Моро продолжал жужжать вокруг них, как толстый старый шмель.

Он оставил их на минутку, чтобы позвонить домой. Филипп положил ладонь на руку Мины — твёрдую тяжёлую ладонь, которая могла причинить боль.

— Подождите меня здесь, я вернусь.

— А потом?

— Потом мы пойдём и выпьем где-нибудь в другом месте…

«Ничего похожего я никогда раньше не чувствовала, — подумала Мина. — Что такого в этом человеке с измождённым лицом и большими серыми глазами? Во всяком случае нечто такое, чего у Персенье никогда не было. Ах, как я могу заставить старину Персенье попотеть с моей жареной уткой! А у капитана, как у сказочного волка, голодный взгляд. Мина, славная моя, тебе лучше смотреть куда ты идёшь! Ахтунг, Мина, это уже не игрушки, обращайся с ним осторожно. Но у него должно быть узкие бёдра и твёрдый плоский живот. Не то что пузико Альбера, старательно втиснутое во фланелевый пояс!»

Альбер Персенье-Моро ковылял обратно.

— Нам лучше уйти, капитан. Дорогая, я позвоню тебе завтра утром.

Эсклавье попросил высадить его возле Люксембургского дворца, откуда он взял такси прямо до бара «Брент». Эдуар, бармен, наблюдал за его маленьким развлечением. Он был доволен шуткой, которую разыграли над «аптекарем», и внутренне радовался. Этот крупный парень, который не тратил времени на детали и уловки, который сразу шёл за тем, что хотел, понравился ему; как и Мина, которая притворялась глупой, но была хитра, как обезьяна, и полна желания и чувственности.

Эсклавье хотел рассчитаться за два виски, которые они с Миной только что выпили в тишине.

Эдуар отказался от денег.

— За счёт заведения.

— Почему?

Эдуар перегнулся через стойку и тихо ответил:

— Потому что вы оба мне нравитесь.

Внезапно Филиппа захлестнули воспоминания о Суэн, девушке из Вьетминя. Он больше не мог вспомнить черты её лица, но попытался мысленно воссоздать его вокруг раскосых глаз. Одна лишь Суэн была любовью — всё остальное просто краткие встречи, как Мина, эта волнующая маленькая шлюшка, которая цеплялась за его руку.

* * *

Филиппа Эсклавье разбудил телефонный звонок. Он перевернулся на бок, снова откинулся на спину и даже накрыл голову подушкой, чтобы спастись от преследующего его настырного шума.

В темноте Мина подняла трубку:

— Алло? А, это ты Альбер? О чём ты думал, будя меня в такое время? Уже десять часов? Но на улице довольно темно. Там ведь туман, не так ли? Нет, мне не хочется никуда идти. Нет, ты тоже не можешь прийти сюда. Здесь ужасный беспорядок, и в любом случае я изрядно устала. Что я думаю о капитане Эсклавье? О, да ничего особенного…

Она тихонько поглаживала ногу Филиппа, и тёплая ладонь её руки была нежно-настойчива.

— Нет, Альбер, мне не нравятся эти самоуверенные молодые типы, которые думают, что каждая женщина упадёт в их обятия. Что мне нужно, так это нежность и привязанность, которые можно найти только у мужчин с некоторым жизненным опытом, таких как ты, мой дорогой…

Давление её руки усилилось.

Филипп прижался к ней, отвечая на ласки в своей обычной прямолинейной манере. Голос Мины изменился, став глубоким и гортанным, на грани страстного стона, такой голос Персенье-Моро редко доводилось слышать.

— Конечно я люблю тебя, лапушка!

Она повесила трубку, издав протяжный вопль удовольствия.

В конце концов Мина встала, чтобы приготовить завтрак. Она раздёрнула шторы — через окно проникал тусклый свет, и вскоре комнату начали наполнять запахи кофе и тостов. Где-то в глубине проигрыватель играл томный блюз.

Она вернулась с большим подносом. Её каштановые волосы тяжёлыми локонами лежали поверх белого шелкового халата. Она выглядела как жадная, лицемерная девственница.

— Сколько сахара, милый? Я уже намазала тост маслом. Сигарету? Вот, хочешь посмотреть «Фигаро»? Альбер оформил мне подписку на него.

— Здесь очень удобно, — сказал Филипп. — Твой кофе превосходен, ты удовлетворяешь потребности мужчины, не слишком много говоришь и знаешь, как заниматься любовью. Идеальная наложница для толстого аптекаря, который заработал на Индокитае миллионы, пока другие умирали от голода или болезней. Знаешь ли ты, сколько получал партизан из нунгов, таев или мяо за то, что носил винтовку, сражался и частенько умирал? Двадцать пять пиастров в месяц и несколько горстей неочищенного риса.

— Ты ненавидишь моего аптекаря, правда?

— Вовсе нет. Но ты ненавидишь его, не так ли, красавица? Как насчёт того короткого телефонного разговора только что? Зачем тебе понадобилось так его обманывать?

— Я не хочу, чтобы он тревожился. Я знаю, каков старый толстый Альбер. Он бросит меня, если что-то побеспокоит его. Альбер — старый дурак, завёрнутый в вату, но если его задеть не так, как надо, он приходит в ярость. Время от времени, без его ведома, если это не слишком рискованно, я балую себя красивым молодым парнем, который мне нравится.

— И говоришь с Персенье по телефону?

— Нет, это было в первый раз.

Мина легла рядом с капитаном и положила голову ему на плечо.

— Я никогда не думала об этом раньше. Может быть, это ты подал мне такую идею. Я тебя знать не знаю, ты не забиваешь себе голову всякими изысками, швыряешь свои ботинки в один угол, а куртку — в другой. Принимаешь ванну и разбрызгиваешь повсюду воду… а я встаю и готовлю тебе завтрак. Всех остальных я обычно заставляла собирать вещички на рассвете. Когда представление заканчивалось, мы расставались добрыми приятелями. Просто потому, что если мужчина знает, что у девушки под юбкой, это не значит, что у него есть на неё какие-то права. Но за тебя я хочу держаться… может быть потому что ты такой же как и я, потому что не находишь жизнь такой уж замечательной…

— Что ты находишь в ней плохого?

— Даже у такой потаскушки, как я, есть свои мечты. Ты знаешь, какая в Париже самая красивая улица?

— Нет.

— Улица де Бюси[93]. Именно там я родилась, на рынке — среди моркови, цветной капусты и лука-порея. Моя мать была консьержкой, отец работал на почте. Она была настоящей ведьмой, моя мать. Устроила всем ад, ты бы её слышал! Я помню один тарарам из-за не совсем свежей рыбы — она забросала торговца его же собственными мерлангом и макрелью, крича, что это «оскорбление рабочего класса». Были ещё две или три такие же сквернословящие хрычовки, которые быстро поднялись на поддержку «рабочего класса». Она обожала подобную «корриду». Мать поссорилась с одной