своему секретарю и помощнику записку, предназначенную матери. Тот сунул бумажку, в которой Мясоедов умолял мать обратиться к командующему фронтом Рузскому, себе в карман и позже передал ее генералу Бонч-Бруевичу.

В этот же день в автомобиле, под охраной корнета Звенигородского, арестованный был доставлен в КРО Северо-Западного фронта.

Первый допрос Баташов провел лично.

Мясоедов неуверенно вошел в кабинет генерала. Увидев Баташова, он по привычке звонко щелкнул каблуками. Но, несмотря на показное штабное щегольство, перед генералом был уже не тот Мясоедов, которого он видел раньше. Перед ним стоял богатырского роста и комплекции человек, явно сломленный, который, забыв о своем офицерском статусе, услужливо поклонился, лелея надежду хоть этим умилостивить всемогущего генерала-контрразведчика.

– Присаживайтесь, господин полковник, – предложил Баташов.

Мясоедов еще раз поклонился и сел на самый краешек стула, готовый при необходимости в любой момент вскочить.

– Вас ознакомили с причинами ареста?

– Так точно, ваше превосходительство! – вскочил зачем-то полковник. – Меня, насколько я понял, обвиняют в шпионстве в пользу Германии.

– Вы признаете себя виновным?

– Нет, ваше превосходительство.

– Напоминаю вам, что добровольное оказание помощи следствию будет учтено при вынесении приговора.

– Я не считаю себя виновным в шпионстве в пользу Германии, – категорически заявил Мясоедов, – и прошу дать мне возможность уведомить о моем аресте начальника штаба фронта генерала Гулевича.

– Это ваше право, – пожал плечами Баташов. – Господин подполковник, – обратился он к Воеводину, – распорядитесь, чтобы подследственному доставили перо и бумагу.

Жандарм, никогда не знавший чувства милосердия к тем, кого он сам когда-то отправлял в тюрьму, написал в слезливом письме, адресованном Гулевичу:

«Меня арестовали самым грубым образом, обыскали, ничего не нашли предосудительного… Не зная за собой, безусловно, ни малейшей вины… прошу лишь о скорейшем рассмотрении обстоятельств, вызвавших мой арест».

Ознакомившись с письмом, Баташов благожелательно промолвил:

– Скажу откровенно, мы не собираемся вас здесь долго держать. Ваше дело будет скорейшим образом рассмотрено и передано в суд. А письмо я лично передам по назначению.

– Ваше превосходительство, я хочу сделать заявление, – неожиданно произнес арестованный, и глаза его лихорадочно блеснули.

– Я весь внимание, – заинтересованно взглянул на Мясоедова генерал.

– Ваше превосходительство, в Ставке готовится заговор, – выпалил полковник и впился своим настороженным взглядом в лицо Баташова, словно надеясь увидеть на нем тень удивления.

– Продолжайте, Сергей Николаевич, продолжайте, – спокойно, как ни в чем не бывало промолвил генерал.

– В опасности жизнь самого государя императора! – громким шепотом выдал Мясоедов и доверительно взглянул на генерала.

– Не может быть! – воскликнул Баташов. – Это ваши домыслы или у вас есть факты?

– Так точно, ваше превосходительство! Мой давний коллега по жандармскому корпусу, который обеспечивает охрану Ставки, под большим секретом поведал мне о том, что случайно услышал разговор Верховного с Янушкевичем. Разговор шел о предстоящем незапланированном приезде государя императора. Не ожидая ничего хорошего от его внезапного приезда, Николай Николаевич, в случае его отстранения от главного командования, предлагал арестовать государя императора с последующей узурпацией власти…

«Полковник, словно утопающий, хватающийся за соломинку, надеется спасти свою шкуру, – подумал Баташов, – но бедняга не понимает, что этим своим заявлением лишь усугубляет свою и так незавидную судьбу… А может быть, и в самом деле Верховный задумал поднять на своего сиятельного племянника руку, пока тот не сместил его с занимаемого поста за бездарные наступательные операции и неоправданные потери? – думал генерал, разглядывая напряженно застывшее лицо арестованного, который явно ждал, что за эту неожиданную, но ценную весть, генерал-контрразведчик снимет с него несуразное обвинение в шпионстве».

– Кто может подтвердить ваши слова? – спросил он.

– Никто, – поник головой Мясоедов. – Жандармский полковник, который поведал мне об этом, погиб при невыясненных обстоятельствах.

– Вы хотите, чтобы я дал ход этому вашему заявлению?

– Так точно, ваше превосходительство, – облизнул пересохшие губы Мясоедов.

– Но не кажется ли вам, что это достаточно голословное заявление лишь усугубит вашу вину?

Мясоедова передернуло от этих слов, и вся его богатырская фигура неожиданно поникла.

– А делайте, что хотите… – удрученно промолвил он.

– Господин подполковник, – обратился генерал к Воеводину, – зачитайте, пожалуйста, все пункты обвинения.

– Офицеру штаба 10-й армии полковнику Мясоедову инкриминируется следующее: находясь на службе в жандармском корпусе до 26 сентября 1907 года и с 27 сентября 1911 года по 17 апреля 1912 года, располагая по своему служебному положению секретными сведениями о наших Вооруженных силах… войдя в сношения с агентами иностранных правительств, сообщал этим агентам для передачи их правительствам, и в том числе германскому, эти самые секретные сведения…

– Хочу напомнить, что по законам Российской империи за шпионаж в мирное время полагается бессрочная каторга, – перебил подполковника Баташов. – Что вы можете сообщить следствию по этому поводу?

Мясоедов, которому случалось быть обвиненным в самых разных преступлениях и злоупотреблениях, но никогда в измене, явно сраженный этим обвинением, прозвучавшим, словно гром среди ясного неба, молчал, не зная, что ответить.

– Ну что же вы, просите, чтобы следствие завершилось как можно быстрее, а сами молчите, – решил подстегнуть нерешительного полковника Баташов.

– Я, я… – промямлил Мясоедов через силу. – Не виноват! И никому секретные сведения не передавал…

– А вы не забыли о своей встрече в 1906 году на станции Вержболово с капитаном Вальтером Николаи, который сегодня, как вы, наверное, знаете, является шефом германской разведки?

При этих словах полковник, словно улитка, втянул голову в плечи и с надрывом в голосе сказал:

– Господа, поверьте мне, я и понятия не имел, что этот офицер немецкого Генерального штаба является разведчиком! Клянусь вам в том, что ничего составляющего служебную или военную тайну я ему не выдавал. Мы просто посидели, поговорили о наших императорах и выпили за их здоровье…

– Являясь ответственным жандармским офицером, вы не выполнили распоряжение руководства о тщательном досмотре вещей германского Генерального штаба капитана Вальтера Николаи, возвращающегося из нашей страны. По дружбе или по каким-то другим соображениям, вы его не досмотрели, в результате чего оный германский офицер вывез из России секретные чертежи подводной лодки, которые были похищены немецкими агентами на военном судостроительном заводе.

– Мой агент тайно досмотрел вещи капитана Николаи и не нашел там ничего подозрительного, – начал неуверенно оправдываться Мясоедов, – а его фотоаппарат я осмотрел лично…

– И тоже ничего не нашли? Ведь чертежи непременно могли быть на пленке, которой был заряжен аппарат.

– Нет, – сконфуженно промолвил полковник, – и в самом деле, наверное, надо было проявить и просмотреть пленку. Вот об этом-то я и не догадался…

– Господин полковник, вы расскажете об этом судьям, может быть, они и поверят вам, а мы переходим ко второй части обвинения. Продолжайте, подполковник.

– Второй пункт обвинения касается вашей шпионской деятельности уже в военное время.