– Франц Ригерт как-то отправил меня в Шестаково с пачкой разведывательных материалов, которые я отдала контрабандисту Ангелису, а тот, в свою очередь, должен был передать их немцам. Позже по его поручению Соломон и Иосиф Збигневы снабдили меня фотографиями и планами военных укреплений в Гродно, для передачи тому же Ангелису, а тот собранные материалы передавал немецкой секретной службе…

– А Сергей Николаевич Мясоедов во время ваших встреч ничего интересного для ваших хозяев не говорил? – спросил контрразведчик, пристально глядя в лицо арестантки.

– А как же. Говорил, и не раз, – ничуть не смутившись, прямо заявила она. – Однажды в порыве страсти он раскрыл мне страшную тайну… Господин хороший, поищите папироску, – попросила женщина, прервав свое повествование на самом интересном месте.

Заинтригованный её рассказом, Воеводин резко постучал в дверь, и на пороге тут же появился вахмистр.

– Любезный, – обратился к нему подполковник, – возьми рубль и поручи кому-нибудь сбегать в лавку за папиросами.

– Это мы быстро организуем, ваше благородие, – ответил унтер и, приняв деньги, тут же скрылся за дверью.

– Премного благодарна вам, господин хороший, – весело промолвила бабенка. – Теперь спрашивайте, что хотите. Все как на духу выложу.

– Так что за секрет он вам рассказал?

– Вы не поверите, господин хороший. Сережа признался мне, что раньше он был жандармом и среди его лучших друзей были императоры. Наш да немецкий Вильгельм. С Вильгельмом Сергей Николаевич даже несколько раз охотился. Он обещал мне показать портрет немецкого императора с дарственной надписью, да, видать, за делами и заботами забыл об этом.

– Вы кому-нибудь рассказывали об этом?

– А как же! Я сразу же рассказала об этом своему шпионскому начальнику Францу Ригерту. Он мне за это пятьдесят рублей отвалил.

– А никаких заданий Ригерт вам не давал?

– Приказал мне запоминать и записывать все, что полковник будет говорить о российской армии, и сразу же ему об этом докладывать…

– И что же Сергей Николаевич вам интересного поведал? – терпеливо вытягивал нужные показания из арестантки Воеводин.

– Однажды, подвыпив, он рассказал мне, что скоро распрощается со мной надолго, потому что русская армия начнет зимнее наступление и непременно захватит всю Восточную Пруссию…

– Когда это он вам говорил?

– На Крещение, по-моему.

– Вы уверены в этом?

– Он зашел ко мне сразу же после водосвятия и пробыл до самого утра.

– А еще какие-нибудь сведения о российской армии Сергей Николаевич вам передавал?

– Нет. После Крещения я его больше не видела.

– Будьте так любезны, подпишите протокол, – удовлетворенно произнес подполковник, наконец-то сумевший выудить у арестантки важное для него признание.

В это время со скрипом открылась дверь, вошел вахмистр и с поклоном передал Воеводину табак. Сунув папиросы арестантке, Воеводин, не ожидая ее благодарности, бодрым шагом поспешил к выходу из этой промозглой, пропахшей карболкой камеры.

Только приняв душ и переменив пропахшую тюрьмой одежду, контрразведчик явился пред очи начальства с радостной вестью.

– Евгений Евграфович! – воскликнул он. – Я нашел подтверждение шпионской деятельности Мясоедова.

Подполковник положил на стол протокол допроса Алевтины Медыс. Ознакомившись с ним, Баташов неожиданно спросил:

– А ты можешь уверенно сказать мне, что на суде эта женщина не откажется от своих слов.

– Но она же подписала протокол, – удивился подполковник.

– Протокол протоколом, но мы должны точно знать о том, что она не откажется от своих слов, – назидательно промолвил генерал. – Ведь прокурор будет строить на этом свое обвинение. А кстати, что говорят субъекты, которых шпионка назвала своими сообщниками?

– Они все отрицают.

– Неужели ты успел ознакомиться со всеми протоколами допроса?

– Обижаете, Евгений Евграфович. Плохим бы я был учеником, если б не вникал в суть любого порученного вами дела. Я сделал выписки из протоколов допроса подельников шпионки. В частности, Ангелис обвинил Медыс во лжи, однако опрошенные жандармами свидетели из Шестаково показали под присягой, что Медыс действительно приходила в деревню и провела ночь в доме Ангелиса. В период захвата Шестаково противником, Ангелис был замечен за оживленной беседой с немецким офицером. Более того, при аресте у него было обнаружено охранное свидетельство на переход через немецкую линию фронта. Обвиняемые Збигневы также все отрицали: они, мол, отродясь шпионством не занимались, а с Медыс вообще не знакомы. Но когда полицией среди их вещей была обнаружена ее фотография, Збигневы переменили версию: Медыс занималась проституцией в гродненской гостинице, где остановились братья, и фотография была сувениром их интимного свидания. Однако Соломон и Иосиф продолжали настаивать на том, что в шпионаже они не повинны. Они действительно подрядились выкопать артезианские колодцы для 2-го армейского корпуса в Гродно, однако сведений, имеющих военное значение, никогда не собирали и никому не передавали. Что касается Франца Ригерта, то он настаивает на своей невиновности столь же упорно, как и братья Згибневы. На вопрос следователя, почему он с таким любопытством расспрашивал о численности войск, размещенных в артиллерийском лагере генерала Алексеева в Виленской губернии, Ригерт отвечал, что его поместье граничило с лагерем Алексеева. В 1913 году он заключил контракт на очистку выгребных ям на территории лагеря, причем размер его вознаграждения прямо зависел от числа людей в лагере…

– Кто же из них лжет? – задумчиво промолвил Баташов. – Я допускаю, что Медыс – раскаявшаяся шпионка и говорит чистую правду. Значит, ее подельники, стараясь выгородить себя, лгут.

– По-моему, их оправдания тоже звучат правдоподобно, – неуверенно произнес Воеводин. – В жандармском управлении проверили показание обвиняемых. Оказалось, что Ригерт действительно занимался малоприятным делом очистки выгребных ям в лагере Алексеева за сдельную оплату. У Ангелиса действительно было германское охранное свидетельство, однако он утверждает, что выпросил его у оккупационных властей, чтобы отвезти больную дочь к доктору. Что касается братьев Згибневых, возможно, их вина заключалась лишь в том, что, переспав с проституткой, они желали сохранить случившееся в тайне от своих жен? Такое поведение, конечно, не назовешь примерным, однако не карать же за это по всей строгости закона военного времени…

– Ты прав, – согласился генерал. – В таком случае, ни один из четверых не может быть обвинен с полным основанием – в связи с отсутствием неопровержимых документальных доказательств и других свидетелей их преступных деяний. Все свелось к слову Медыс против их слова. Можно ли ей верить? Именно поэтому я и задал свой вопрос: не откажется ли она от своих слов?

– Если до суда с ней ничего экстраординарного не случится, то она будет стоять на своем, – заверил Воеводин.

– Ну, если ты в этом уверен, то готовь документы для передачи руководству, – приказал генерал. – Будем заканчивать это явно затянувшееся и довольно щекотливое дело, итог которого начальству будет явно не по душе.