Мы продолжили идти молча. На улицах не было ни души, и офисные здания, хоть и освещенные, тоже были пусты. Даже машины пропали, только несколько черных такси еще колесили в надежде поживиться остатками офисного планктона. Конечно, он прав. Я даже не могла вспомнить, зачем ему об этом рассказала. Наверное, решила, что это его развлечет, вот и рассказала. Просто чтобы разговор поддержать.

Макс приобнял меня и сказал:

– Люди очень чувствительны, Анна, когда речь заходит об их родных. Лори со временем отойдет. Ты уж слишком переживаешь.

Когда мы пришли к нему, он сказал, что ему надо поработать.

Достал из портфеля бумаги и лег на кровать, стал их просматривать и что-то вычеркивать. Мне не сиделось на месте. Я бродила по комнате, поглядывала в зеркало и поправляла волосы, листала Men’s Health, лежавший на прикроватной тумбочке, перебирала вещи на комоде. Почувствовав его взгляд, я поняла, что мешаю ему, поэтому села, скрестив ноги, на пол у окна. Привалилась к стене и стала смотреть наружу. По ту сторону стекла расцветал целый мир, и внезапно он показался мне очень далеким.

– Да что с тобой? – не выдержал он.

– Ничего.

– Я видел тебя на сцене. Я знаю, что ты умеешь играть, поэтому напрашивается вывод: ты хочешь, чтобы я спросил, что случилось. Ну вот, я спрашиваю. Выкладывай.

Как они сидели с Лори, когда я возвращалась из туалета…

– Ты встречаешься с кем-то еще? – спросила я.

– А что? – отозвался он. – А ты?

– Ты можешь просто ответить на вопрос?

– А, понятно. Ты это серьезно. Хм. Ну ладно. Откуда, по-твоему, у меня на это время?

Я опять отвернулась к миру за стеклом. Подумала, что ребята из «Богемы» до сих пор сидят в пабе – там строятся отношения, летают шуточки, которых мне не понять. Подумала о Лори, которая едет одна домой, в нашу тесную комнатушку. Интересно, ей так же одиноко, как мне? Внутри зудела мелочная обида – как будто Макс мне что-то должен. Должен, и все тут. Какую-то компенсацию, что-то осязаемое, весомое, что-то реальное. Что-то взамен. Взамен чего? Да того, что загнал меня сюда, за стекло.

– Значит, я для тебя единственная? – спросила я.

Он засмеялся.

– По-моему, мне не задавали таких вопросов с подростковых лет, – проговорил он. – Я просто сказал, что больше ни с кем не встречаюсь.

– Ты этого не сказал.

– Анна, послушай, – вздохнул он. – Я, честно говоря, не очень понимаю… Думал, ты отдаешь себе отчет…

– Прекрати. Пожалуйста. Хватит. Не надо ничего говорить.

Пауза. Потом Макс сказал:

– Это из-за Лори? Ты чувствовала себя третьей лишней, да? Но ты же вроде говорила, что не склонна ревновать.

– Я и не ревную.

– Да нет, ревнуешь, и это видно. Анна, дорогая моя, – проговорил он, – пожалуйста, не сходи с ума. Ты сама просила меня быть к ней повнимательнее. Разве я не старался, как мог?

– О да. Изо всех сил. Спасибо.

Он положил бумаги на тумбочку и сел.

– Значит, дело в том, что я не уделил достаточно внимания тебе? Так, что ли?

– Что-то в этом роде.

Он засмеялся. Не надо мной – я не чувствовала, что он смеется надо мной, – а так, словно вся эта перепалка была понарошку, в шутку и он не выдержал первым. Не сумел сохранить серьезный вид. Это было так смешно, что я неожиданно для себя тоже засмеялась. Мы оба покатывались со смеху, и он сказал:

– Иди сюда, ляг со мной.

– Ну, конечно, – сказала я. – Теперь-то и ко мне интерес проснулся, да?

– Да-да! Еще как проснулся, это правда!

Я подошла и легла рядом с ним, он повернулся на бок, лицом ко мне.

– Так значит, тебе внимания не хватает? – проговорил он. – Сейчас мы это исправим.

И он стал рассказывать, как ему нравятся мои глаза, волосы и вот это местечко на бедре, где такая мягкая кожа. Он рассказывал, как ему нравится, что я ненавижу машины на улицах, и голубей, и час пик, хотя клянусь в любви к Лондону, и умудряюсь принимать всякую ерунду близко к сердцу. Он рассказывал, как ему нравится моя улыбка, и иногда, когда я улыбаюсь, ему кажется, что он сумел сделать меня счастливой – не мимолетно, а навсегда. Он рассказывал, как ему нравится, когда я ревную: и сам факт ревности, и как я делаю вид, что вовсе и не ревную. Даже жалко, что нельзя заставить меня ревновать почаще, добавил он. Он рассказывал, как ему нравится, когда я дуюсь. Это же прелесть что такое – как я погружаюсь в пучину тоски в искренней уверенности, что моему горю ничем не помочь, и тут же напрочь об этом забываю, если ему удается меня рассмешить.

– Да ты надо мной потешаешься, – сказала я. – Какое-то сомнительное у тебя внимание.

– Ни в коем случае. Разве я посмел бы над тобой потешаться? Ты слишком серьезная особа, как можно! Говорю как есть. Сейчас я тебе покажу. Закрой глаза.

Я закрыла глаза и почувствовала, как он задрал мой топ.

Он сказал: «Лежи смирно», и я услышала, как он что-то ищет на тумбочке, а потом вдруг почувствовала на коже холодные прикосновения чернил.

– Вот. Смотри. Это тебе.

Я открыла глаза и скосила взгляд на свой живот. Там было нарисовано сердце.

Глава шестнадцатая

Следующим утром по дороге в консерваторию я написала Лори и попросила прощения. Она мгновенно ответила:

«Я сама не знаю, на что рассчитывала, поэтому не знаю, с чего так разозлилась. Я только, черт возьми, надеюсь, что ты знаешь, что делаешь».

Пока я раздумывала, что ответить, от нее пришло еще одно сообщение:

«Не парься, переживу. Но пока уж будь добра, не лезь ко мне».

Я ответила, мол, ладно, буду по тебе скучать, и тут позвонила Анджела.

– Анна, – проговорила она, – ты где?

– Почти в консерватории. А что?

– Ну, вообще-то у нас с тобой занятие. Десять минут как началось.

Я напрочь забыла, что на этой неделе она возвращается.

– Извините, пожалуйста! – воскликнула я. – Сейчас прибегу! Но, честно говоря, я до сих пор не до конца поправилась… Не уверена, что мне стоит петь… Может, лучше отменим занятие?

– Погоди, ты что, до сих пор не поешь? Уже сколько? Больше двух недель? И никаких улучшений? Тогда я тем более хочу тебя видеть! Беги скорее, жду тебя.

И я поспешила к ней, твердя себе, что хватит валять дурака. До спектаклей меньше двух недель. Если я осмелюсь посмотреть страху в глаза,