глазам. Я осмотрел каждый уголок шкатулки. Я носил ключ при себе с того самого момента, как запер шкатулку в присутствии мистера Конингхэма, но драгоценности не было и следа. Я вынул все предметы из шкатулки. Там были различные реликвии – ожерелье из жемчуга и бриллиантов, изысканная миниатюра времен Первой империи, кольца и броши из тонко обработанного золота, костяные пряжки, украшенные бриллиантами, – все то, что накапливается в любой старинной семье, обладающей богатством и положением. Я достал свою копию описи и тщательно сравнил ее с содержимым шкатулки. Там было все, кроме алмаза. Я снова закрыл коробку и сел, чтобы немного подумать, а затем написал следующее:

"Мистер С. О. Конингхэм,

Дорогой сэр! Поскольку вы и я вместе закрывали шкатулку с драгоценностями, мне кажется целесообразным, чтобы мы вместе ее открыли. Поэтому я ожидаю Вашего прихода, который, я верю, состоится в ближайшее время. Ваш покорный слуга,

Эллиотт Стронг."

– Ну вот, – сказал я себе, – это поможет решить проблему.

– Если он не придет, но пришлет известие, что не может приехать по какой-либо уважительной причине. Я буду знать, что он виновен. Если он схитрит и придет, я посмотрю, как он откроет ящик, а если он не выдаст себя мне, тогда я – капустоголовый, вот и все.

Через два дня после этого пришла телеграмма от Конингхэма с сообщением о дне и часе, когда он прибудет. В назначенное время он явился. Он приехал прямо в дом, приветствовал меня со своим обычным радушием, радушием сыновей этого дома по отношению к человеку, более чем вдвое старше его, и доверенному другу и советнику его семьи на протяжении тридцати лет, и сразу же прошел со мной в мой кабинет. Я открыл сейф, достал шкатулку и передал ее ему. Он вставил ключ в замок, повернул его, поднял крышку и посмотрел на меня с таким удивлением, растерянностью и ужасом на лице, что я невольно подался вперед и воскликнул:

– Боже правый, Конингхэм! Что случилось?

Он указал вниз, на ящик. Я вскрикнул и задохнулся. Там, заключенный во внутреннюю стеклянную коробку, лежал крошечный живой младенец прекрасной наружности. Похоже, что с ним был связан какой-то дыхательный аппарат, так как я видел, как пузырьки воздуха постоянно проходят во внутреннюю коробку. На одной стороне стекла лежал кусок желтого пергамента. На нем странным, но разборчивым почерком были написаны следующие слова:

"17 октября 1863 года.

Тому, кто откроет эту шкатулку: Я – благодетель рода человеческого. Я решил великую и важную проблему. После многих лет проб и экспериментов я усовершенствовал свои устройства и научился сохранять молодых представителей человеческого рода в условиях холодного хранилища до тех пор, пока они не понадобятся, когда их можно будет извлечь из своих сосудов и подарить с трепетом ожидающему миру. Отныне ни одна семья не должна страдать, как сейчас, от переизбытка или нехватки детей. Ни одна семья, если только она не является абсолютно и безоговорочно дурной, не должна полностью вымереть.

Когда детей будет много, и, как обычно в такие времена, лучшего качества как физически, так и умственно, пусть несколько из них будут заботливо сохранены для будущего использования семьей, чтобы использовать их, когда будет недостаток и нехватка. Преимущества моего изобретения очевидны даже для самого убогого человека.

Было бы хорошо немедленно поместить этого ребенка в инкубатор и вызвать опытного врача, чтобы он проследил за процессом восстановления его нормального состояния. Если он выживет – но я не буду писать "если", – он будет жить, и жить, чтобы продемонстрировать всему неразумному миру величие

Тераи Фэйрвезер."

Я прочитал этот документ вслух в недоуменном изумлении. Конингхэм расхаживал взад-вперед по комнате, прямо-таки полыхая.

– Маленький бедняжка! – кричал он. – Стал объектом отвратительного эксперимента каких-то чертовых костоломов! Стронг, как долго, по-твоему, он там пробыл?

– Господи, откуда мне знать? – проворчал я. – По этой бумаге ему двадцать семь лет, и в ней говорится, что его нужно немедленно поместить в инкубатор. У вас есть под рукой такая штука, как инкубатор? Если мы его не поместим туда и он умрет, какой-нибудь дурак-полицейский арестует нас как соучастников преступления, и пятеро экспертов будут клясться, что этот пергамент написан твоим почерком, а четверо – моим. Это поможет нам жить дальше.

– Инкубатор? – простонал Конингхэм. – Что я знаю об инкубаторе и где его найти в этом захудалом городишке? Боже! Как бы я выглядел красиво, рыская за инкубатором в десять часов вечера с рассказом, что только что нашел ребенка в своей шкатулке! Любой уважающий себя полицейский сказал бы: "Их можно найти по следам". И кстати, как он туда попал? Я готов поклясться, что его там не было, когда я в последний раз видел внутренности этой шкатулки!

– Если бы я не был старым адвокатом и не знал, чем поклясться, я бы сказал то же самое, – ответил я. – Но я говорю вам, что мы должны действовать быстро. Я знаю, как плохо это может выглядеть для кого-нибудь другого в нашей ситуации. Вызови такси, хорошо? Я закрою эту штуку.

– Не надо! – вскрикнул Конингхэм в тревоге. – Вы удушите малыша.

– Конингхэм, – ответил я, – этот пергамент, если дата верна, говорит о том, что он пробыл здесь двадцать семь лет. Еще полчаса ему не повредят, – и я запер шкатулку.

Через пять минут после этого мы уже неслись по дороге к ближайшей больнице. Мы спросили об инкубаторах, и нас направили туда, где, как нам сообщили, было несколько действующих под наблюдением специалистов. Потребовалось еще десять минут, чтобы добраться до места.

Конингхэм, который был моложе меня, первым выскочил и бросился в дверь. Он вернулся через несколько мгновений, взволнованный и возбужденный.

– Поторопись, Стронг! – крикнул он. – Здесь их полдюжины, и я выбрал лучшую, – и, не дожидаясь ответа, снова взбежал по ступенькам.

Когда я выпрыгнул из кэба с коробкой в руках, моя нога зацепилась за что-то, и я повалился вперед, сильно ударившись о прохожего, а коробка вылетела у меня из рук. Мужчина поймал меня, спас от удара о тротуар, и, подобрав шкатулку, вернул ее мне.

– Господи! – воскликнул я, – Надеюсь, я не убил его! – непроизвольно прижал шкатулку к уху и осторожно потряс ее в слабой надежде, что услышу крик.

– Что это? – с любопытством спросил незнакомец.

– О, ничего, ничего! – ответил я. – Большое спасибо, сэр, за вашу доброту, – и я осторожно поднялся по ступенькам больницы.

Доктор Алер вышел мне навстречу.

– Я полагаю, у вас есть ребенок, которого вы хотите поместить в инкубатор, – сказал он.

– Да, – ответил я, – но это