– Паспорт имеется?

Из мехов появилась паспортная книжица. Она подтверждала, что господин этот – саратовский мещанин Паратов Мокий Парфёныч. Регистрация в столице была отмечена как полагается: гость из провинции проживал в гостинице «Франция».

Паспорт был возвращён владельцу.

– Как посмели вести себя подобным образом с дамой?

Редко кто имел право отчитывать Мокия Парфёныча. Особенно тот, кто меньше ростом. То есть почти все. Но этот полицейский обладал такой силищей, что вызвало уважение.

– Обманула она меня на две тысячи рублей. Какая она дама! Наташкой Поповой зовут. Узнал в гостинице, в которую меня тащила, вон, напротив.

– Украла у вас деньги? – спросил Ванзаров.

Мгновенному портрету ничто не мешало закончить дело: волжский купец поднялся из мужиков, образование три класса, всего добился сам, около сорока лет, очень богат, хитёр и умён, привык к неограниченной власти, женат.

Мокий Парфёныч замялся:

– А позвольте узнать, с кем имею честь свести такое приятное знакомство?

Ванзаров назвался. Чем доставил Мокию Парфёнычу большое удовольствие. Как он заявил. Затем выложил историю о том, как в прошлом феврале приехал в столицу развеяться перед летней навигацией, познакомился с приятной дамой, которая пригласила на знаменитый каток. А на катке состязания в беге на скорость, ещё и тотошник. Захотелось испытать счастье в новом развлечении. Молодым любил побегать по волжскому льду. Будто в юность вернулся. Как ставку сделать, не зная спортсменов? Положился на чутьё: у него глаз намётанный на тёмных лошадок. Выбрал конькобежца под номером 13. Это число ему удачу приносит, поставил две тысячи, ставка один к трём. Конькобежец всех обошёл, а на последнем повороте вдруг упал, да так, что лицо разбил. Дело нечистое.

– Вам спортсмен сказал, что получил подножку?

– Паренёк помалкивал, только кровью утирался. Мне его признания ни к чему. Свои глаза имеются. И вот ещё: кто меня соблазнил катком? Эта прохвостка, Аделька Дефанс. Дальше сами понимаете. Уж простите, что не сдержался. Обойдёмся без участка? Позвольте мне…

Мокий Парфёныч полез за кошельком. Но заметил взгляд полицейского. Сообразил шустро, исправил ошибку, вместо бумажника вынул платок, утёр покрасневшее лицо. Из кармана выпала сложенная бумажка телеграммы. Подняв её, сунул в нагрудный карман пиджака.

– Позвольте прощения просить, от всего сердца, – предложил он. – Позвольте угостить вас кофе. В Петербурге варят чудесно, а я большой любитель. Окажите милость…

– Кофе не пью, – ответил Ванзаров.

– Так можно и не кофе!

– В столице надолго?

– Накоротке, вчера приехал, сегодня, завтра и послезавтра. Затем отбываю в Париж. Хочу развеяться перед летней каторгой: с мая ни сна, ни отдыха не будет, за всем глаз нужен.

– Где остановились?

– Во «Франции». Гостиница хорошая.

– Как оказались на катке?

– По личному приглашению Ивана Фёдоровича Куртица. Он тотошник держит. Только не вижу его. Буду ставить и сегодня, и завтра. Отыграться хочу, сил нет. Такая уж натура: пока своего не добьюсь – душе не уняться.

Отдав поклон, Ванзаров направился к дальней стороне пруда. Где происходило некоторое движение.

Между тем во втором отделении знаменитый фигурист Паншин подтвердил звание лучшего конькобежца России в сезоне 1898–1899 годов, чем блестяще поддержал славу русского конькобежного спорта.

Заключительным отделением состязаний было совместное катание двух конькобежцев. В нём судьи оценивали исполнение фигур так же, как в произвольном катании. Участвовало всего четыре пары мужчин. С большим отрывом в очках победила пара Паншин – Панин. Всё-таки два великих фигуриста. Как не победить.

Выступления дали Громовержцу повод проявить искусство прятать фигу в кармане. Чтобы читающая публика, которую не пустили на каток, презрительно улыбалась: дескать, ох уж эти развлечения богатых бездельников. А народ страдает.

Состязания по фигурной езде кончились. Военный оркестр сопроводил награждения тушем. Победителям вручили золотые медали и памятные жетоны. Проигравшие верили, что их победы впереди. Зрители остались довольны.

Пришёл черёд забегам на скорость. Рабочие тащили верёвку для ограждения дистанции деревянными подставками. Вынесли аспидную доску, на которой стали появляться имена спортсменов первого забега.

Азартные господа начали делать ставки.

60

– Держу пари, мистер Тухофф: это смертельный номер, – сказал англичанин, разглядывая странное сооружение, что находилось перед ним. Монморанси целиком разделяла опасения хозяина, забилась под мышку, мелко подрагивая.

– Ну что вы, мистер Джером, никакой опасности. Незабываемые впечатления. Хотя бы раз в жизни надо испытать. Потом будете рассказывать друзьям.

– Вы сами катались?

– Множество раз, – сказал Тухля, сопроводив ответ героическим жестом.

– Неужели? И до сих пор живы?

– Как видите, мистер Джером.

Бодрость мистера Тухофф не слишком убеждала. Джером не был трусом, много раз доказывал это делом, но сейчас решиться не мог. Отчаянный шаг. Для джентльмена, разумеется.

– Может быть, лучше ваша знаменитая русская тройка? – спросил он.

– Их нет в Петербурге, – отрезал Тухля.

– Неужели? Трудно поверить.

– В этом году зима долго не наступала, снега не было, а тройка запряжена в сани. Поэтому владельцы отправили тройки в Париж. В столице ни одной не осталось.

– Вы шутите, мистер Тухофф?

– Какие шутки, мистер Джером. Об этом газеты писали: в столице снег и мороз есть, а лошадиных троек нет. Так что – оленья тройка!

Тухля привёз англичанина на стрелку Васильевского острова, где гранитная набережная пологим и широким спуском упиралась в невский лёд. У кромки набережной стояли низкие сани, запряжённые тремя северными оленями с кустистыми рогами. Из всех удобств имелась шкура, брошенная на сплетённые верёвки, и узкая дощечка, на которой сидел человек в меховой одёжке с капюшоном, наглухо укутавшим голову. Из капюшона виднелось лицо, изъеденное глубокими морщинами. Погонщик держал на коленях длинный хлыст, достававший до оленьих затылков. Он дружелюбно кивал, приговаривая: «Катася, каспада, катася, пазаласта!»

– Что он говорит? – спросил Джером, ища достойный повод отказаться.

– Приглашает на приятную прогулку.

– Как мило. Какому народу принадлежит грум?

– Это самоед [52], – ответил Тухля, не переводя дословно.

– Samoed, – повторил писатель, будто пробуя слово на прочность. – Никогда не слышал. Вы точно катались, мистер Тухофф?

Тухля ответил таким выразительным взглядом, что сомнений не могло остаться: джентльмен не будет врать. Правда была только в том, что Тухля давно мечтал покататься на оленях. Жена, отсутствие денег и робость мешали совершить подвиг. Он решил, что если не теперь, то уже никогда. Другого шанса не будет.

– Quid est veritas [53], мистер Джером.

Аргумент крыть было нечем. Поискав место для пассажира, англичанин понял, что надо садиться на шкуру, под которой ничего, кроме верёвок. От оленей пахло так, что пришлось собрать силу воли, чтобы не зажать нос. Джером присел как мог дальше. Сани ответили хрустом игрушечного стульчика. Оказалось, что ноги девать некуда: ботинки надо ставить на деревянные полозья. Поза