хочу проверить одно предположение, – отрывисто бросил принцепс. – Когда Магнус доложил о своих подозрениях, в том числе о твоих тайных делах с Ша, я вынужден был действовать.

Принцепс отвел глаза, глядя куда-то вдаль.

Фиделиас молчал. Было очень тихо.

Когда принцепс снова заговорил, голос его упал почти до шепота, отяжелел от злобы и горя.

– Я думал, ты докажешь, что чист.

Эти слова отозвались в Фиделиасе настоящей острой болью, как удар мечом в живот.

– Ты можешь что-то сказать в свою защиту? – спросил принцепс.

Фиделиас прикрыл глаза, снова открыл и медленно выдохнул:

– Я сделал выбор. И знал о последствиях.

Октавиан смотрел на него в холодном молчании, и Фиделиас вдруг понял, что доски, замеченные им на палубе «Слайва», не замена для рей.

Гай Октавиан уже повернулся к нему спиной и отходил, держась очень прямо от ярости и боли. Каждый удар его подошвы по палубе звучал окончательным приговором. Не оборачиваясь, он сказал:

– Распять его.

Глава 24

Тави смотрел, как сходят с корабля Магнус и команда палачей. В нее вошли почти все бывшие на борту рыцари Железа и двое боевых моряков Демоса. С собой они взяли бывшего курсора Фиделиаса и перекладины для распятия.

– Не верится, – тихо сказал Макс. – То есть… Валиар Маркус…

– Людям случается лгать, детка, – отозвался Демос. – Особенно о себе.

– Знаю, знаю, – так же тихо ответил Макс. – Просто… просто удивился. Он всегда был такой надежный.

– Только у тебя в голове, – спокойно возразил Демос. – Он был, кем был. Это ты вообразил его надежным.

Макс оглянулся на Тави:

– Правитель, вы уверены?..

Тави ответил, морщась:

– Макс, он предал моего деда, которому присягал служить. Он выдал собственную ученицу на пытки Аквитейну. Только он из всех оставшихся в живых курсоров мог выдать организацию кровавым во́ронам Калара. Я своими глазами видел, как во время Второй кальдеронской битвы он убил полдюжины защищавших крепость легионеров, а заговор, в котором он участвовал, погубил еще сотни. За любое из этих преступлений он заслуживает смертной казни. А во время войны – без суда и следствия.

Макс хмурился, не глядя на Тави.

– А известно что-то о его делах под именем Валиара Маркуса?

– Что он делал под этим именем, ничего не значит, – самым холодным, бесстрастным тоном ответил Тави. – Он повинен в измене. Первый консул вправе проявить снисходительность ко множеству преступлений, но только не к этому.

– И все же…

Красс перебил брата:

– Он прав, Макс. Сам знаешь, что прав.

Демос, скрестив руки на груди, кивнул Максу:

– Радуйся, что он успел, пока не попался, сделать хоть что-то хорошее. Хотя это не вернет родным тех, кого он убил. Он сам решил убивать. Пересек черту. И знал, что это будет стоить ему жизни. – Он кивнул в сторону палачей. – Фиделиас знал. Знал, что у Октавиана в этом деле нет выбора. И смирился с этим.

– Откуда вам знать? – спросил Макс.

Демос пожал плечами.

– Он не убил Магнуса, когда старик его застукал. А мог, без особого труда и, насколько он знал, это помогло бы сохранить тайну. А еще мог попытаться сбежать, пока шел бой. Но не сбежал.

Все это Тави слушал, не вслушиваясь. Маркус – изменник. Маркус, всего несколько дней назад спасший ему жизнь, сильно рискуя своей. Маркус, не жалевший усилий для убийства его родных.

«Не Маркус, – поправил он себя. – Фиделиас. Не было никакого Маркуса. Никогда не было никакого Маркуса».

Слишком много было лжи. У него разболелась голова, солнце казалось слишком ярким.

– Как только команда вернется на борт, прошу продолжить путь, капитан, – сказал Тави. – Я буду у себя в каюте. – Он развернулся, не дожидаясь ответа, и, склонив голову, ушел к себе. Занавески были уже задернуты, внутри стоял полумрак, и он упал на койку, еще дрожа от возбуждения боя.

Почти тотчас же отворилась дверь, вошла Китаи. Она быстрыми шагами пересекла тесную каюту, и Тави ощутил давление воздушной магии, защитившей их от чужих ушей.

– Почему ты такой болван? – резко спросила она.

Тави разинул рот, поднял глаза. Китаи стояла над ним, уверенно расставив ноги, твердо упираясь в пол.

– Чала, а слово «дипломатия» маратам знакомо?

Ее зеленые глаза едва ли не светились от нарастающей злости. Тави ощутил, как от нее бьет жаром, как жар просачивается в него.

– Неподходящее время для шуток.

Тави прищурился:

– Ты не согласна насчет М… Фиделиаса?

– Не знаю никакого Фиделиаса, – отрезала она. – Я знаю Маркуса. Он этого не заслужил.

– Может, так, а может, нет. В любом случае он виновен в измене, и закон ясно говорит…

– Закон. – Китаи сплюнула на пол, будто слово оставило дурной привкус на языке. – Он верно сражался за тебя все эти годы.

– Он мне лгал все эти годы. – В ответе Тави тоже было немало жара. – Он обманул доверие государства. Он убивал невинных, граждан и верных свободных.

– И не упомню, сколько раз рисковал жизнью, сражаясь вместе с нами, – рявкнула в ответ Китаи.

Тави словно подбросило на кровати. Он взревел так, что от натуги увидел перед глазами звезды:

– ОН ПЫТАЛСЯ УБИТЬ МОИХ РОДНЫХ!

На мгновение оба застыли. Тави тяжело дышал. Китаи смерила его взглядом и выгнула бровь:

– А как же. Твой суд воистину беспристрастен, правитель.

Тави открыл рот для ответа, но заставил себя прикусить язык. Он сел на койку и целую минуту пытался отдышаться. Потом снова взглянул в лицо Китаи.

– Да. Он причинил вред лично мне. Но еще и многим другим. Даже если бы закон не требовал его казни, она была бы справедлива – за все зло, что он причинил.

– Нет, – сказала Китаи. – Это просто официально оформленная месть. – Она помолчала и добавила с ноткой сухой иронии: – Как я теперь понимаю, это вполне точное описание алеранского закона вообще.

Тави потер лоб ладонью:

– Иначе нельзя. Если бы он бежал, я, может быть, дал бы ему уйти. Но он остался.

– И ты выбросил его жизнь.

Тави насупился:

– Не понимаю…

– Он знал, что его ждет, если останется, – сказала Китаи. – Значит, хотел такого исхода.

– Хотел смерти?

Китаи задумчиво нахмурилась:

– Мне кажется… он хотел равновесия. Порядка. Он знал, что поступал неправильно. И, отдаваясь приговору, правосудию… – Она покачала головой. – Не помню, как это по-алерански.

– Раскаяние, – задумчиво ответил Тави. – Он хотел признаться. Знал, что за его преступления прощения не будет, но выбрал то, что выбрал.

– Взамен он получил ощущение порядка, – сказала Китаи. – Мира. Он в своих мыслях создал прочное государство и готов платить за то, что сделал. – Китаи