XXV

Впоследствии Нелла будет много раз вспоминать утро свадьбы Теи и Якоба и задаваться вопросом, что же она упустила. Не только в тот день, конечно, но и во все дни, которые были до него, вплоть до момента, когда она вошла в комнату Теи с восходом солнца. В течение нескольких дней, месяцев и лет ее жизни с Теей, в самой Тее – был ли какой‐то намек или знак, который мог бы подготовить Неллу к тому, что произошло?

Они с таким усердием готовились к этому дню. Все они. Отбросив сердечную боль и сомнения, готовились с тем же тщанием, с каким серебряных дел мастер отчеканил фигурки жениха и невесты на полноразмерном свадебном кубке Теи. Правда, они все еще не были знакомы с семьей Якоба. Им пришлось взять ссуду в двадцать тысяч гульденов и пообещать отдать дом, чтобы устроить эту свадьбу. Но в церкви ждал пастор, а Якобу была отправлена толстая пачка банкнот. Жизнь – это умение приспосабливаться. И Тея, кажется, была к этому готова.

Тем утром Нелла проснулась до восхода солнца. Настойки Каспара Витсена закончились, и она плохо спала из-за беспокойства, вдруг что‐нибудь пойдет не так. Жених не появится, отец невесты не позволит ей произнести клятву. Пока Нелла куталась в простыни, эти образы проносились в ее голове вместе с воспоминаниями о том, как она ждала свадьбы в Ассенделфте, прислушиваясь к стуку копыт, возвещающему о прибытии Йохана. К тому времени у нее уже не было отца, который мог бы запретить церемонию. На самом деле, расточительность и любовь к выпивке Герта Ортмана были главными причинами, по которым вообще состоялась свадьба его старшей дочери. Скоропалительная свадьба: ни гостей, ни кубка, ни застолья, ни танцев. По крайней мере, благодаря стряпне Корнелии и букету от Хендриксона у Теи все пройдет лучше.

В предрассветных сумерках Нелле снится сон. Здесь, в комнате, ее отец: первый известный ей мужчина, умерший более двадцати лет назад. Вот он, сидит в углу на стуле у бельевого шкафа. На нем мягкие лайковые бриджи, которые он всегда носил, те самые, с масляными пятнами, потертые черные ботинки, чересчур мешковатое пальто. Его волосы растрепаны. Он едва ли выглядел бы презентабельно в кожевенной мастерской, не говоря уже о доме на Золотой излучине. Никто бы не догадался, что он потомок аристократического рода. Ортманы владели землями по всему Ассенделфту более двухсот лет. Всегда и страстно стремились развиваться, пока Герт Ортман не достиг совершеннолетия и все не разрушил.

Что случилось? Он продолжает что‐то говорить, но Нелла не понимает, о ком – о нем самом, о его дочери, о Тее? Она пытается заговорить, но не может и просыпается в замешательстве. «Я не такая, как он, – думает Нелла. – Я ничего не разрушала».

Если бы ее отец не умер. Если бы ее муж… Если бы Марин… Если бы ее мать и сестра. Если бы мертвые не толпились вокруг. Что ж, тогда они и не пошли бы сегодня в Старую церковь. Нелла уверена, не будь ее отец пьяницей, ее жизнь была бы другой, не такой заполошной, менее зависимой и более насыщенной. Он продавал поместья, чтобы угождать своим привычкам, пока не остался единственный дом с фруктовыми садами и озером. Даже сейчас, этим счастливым свадебным утром, Нелла слышит, как звякают запонки на кухонном столе в Ассенделфте, как глухо бьется его череп о дерево, как скребут подошвы его ботинок по каменным плитам, когда ее зовут помочь Карелу и матери отнести его в постель. Его тело всегда было неспокойным, ему хотелось больше впечатлений, чем могли дать жена и дети.

«Что ж, – Нелла тихо обращается к нему в своей спальне, прислушиваясь к крикам чаек за окном, – ты не оставил нам ничего, кроме тревоги».

Она уехала из деревни Ассенделфт, чтобы выйти замуж за Йохана, но мать отказалась покидать разрушающийся дом Ортманов, где зимой потолки протекали прямо им на головы, а вода просачивалась сквозь пол. «Это все, что у меня осталось», – говорила она, с вызовом цепляясь за эти комнаты. Когда‐то это был прекрасный дом, и в глазах миссис Ортман он таким и остался. Маленькая Арабелла, оставшаяся дома, писала сестре письма в Амстердам, но Нелла никогда не отвечала. Арабелла рассказывала старшей сестре, как их мать клялась, что слышит голоса в комнатах с высокими потолками. «Она разговаривала с ними, обращаясь к воздуху», – писала Арабелла.

Мать Неллы водила пальцами по грязным панелям из розового дерева, как будто их только что натерли воском. Она улыбалась, стоя на кухне, словно там витали чудесные ароматы. Ее чувства создали дом, которого больше не существовало, но тем не менее она жила в нем. Когда ее разум ослаб, мать Неллы больше не видела озера, заросшего водорослями. Вместо этого она смотрела на сверкающую воду, рассекаемую семейством уток. Его поверхность была ровной и прозрачной, как зеркало, и она вошла в него, чтобы увидеть себя.

И все же Нелла так и не вернулась. Нелла была замужем за Йоханом, жила в своем новом амстердамском доме, сухом и дорогом, идеально расположенном на Золотой излучине. Она начала все с чистого листа. Но тот дом, те люди, места, где она родилась, всегда были рядом.

Нелла снова закрывает глаза. Она думает о Каспаре Витсене, разрисовавшем ее детство черными линиями завоеваний. Вспоминает планы построить на ее земле теплицы и вскипевший в ней гнев. Она думает об этом доме, о том, как штукатурка осыпается от городской сырости. Отто отдал этот дом и всю свою жизнь в руки ростовщиков ради будущего Якоба и Теи ван Лоос. Нелле кажется невероятным, что их огромный памятник может замереть на такой тонкой грани. Мысленно она видит, как все пошатнулось. Ей невыносимо думать, что может произойти, стоит кому‐то из них сделать неверный шаг. Думать о том, как рухнет этот дом, столько лет служивший им опорой.

Нелла берет себя в руки. Это всего лишь обычное ее состояние, когда она слишком много думает. Она заставляет себя сосредоточиться на предстоящем дне. На том, что скоро надо будет поднимать с постели невесту, кормить, одевать и сопровождать ее в церковь. В половине одиннадцатого Тея Брандт выйдет замуж.

* * *

Едва Нелла, постучав, входит в комнату Теи, она понимает – что‐то не так. На кровати лежит какая‐то фигура, и в комнате тихо. Ставни закрыты, и длинный луч света, пробивающийся сквозь щель, тянется к ногам