И, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться прямо здесь, устремилась в сторону своей комнаты.

Надо было, конечно же, идти к семейной – там уже было застелено, расставлены ароматические свечи, на столе лежал ее плеер, подключенный к аудиосистеме, с любимыми записями средневековой лютни.

Но происходящее так выбило ее из колеи, что Айранэ пошла – почти побежала – к себе, не соображая, что делает все не так, как планировала.

Поняла это, только очутившись возле собственной кровати, но как-то переигрывать было совсем не к месту, и она сказала:

– Давай быстрее, мне завтра рано.

И тут обнаружила, что стоит перед мужем в халате, а не в рубашке для исполнения супружеского долга! При этом, пока она внутри паниковала и думала о том, как выпутываться из ситуации, тело, чувствуя приближение освобождения, уже действовало само – халат отправился на пол, шелковая рубашка скользнула по телу, закрывая его от взгляда мужа.

Айранэ легла на кровать лицом вниз, как обычно, ожидая, что муж подойдет сзади, приподнимет ее за бедра и вначале будет оглаживать ее сквозь рубашку, потом задерет ее и продолжит без ткани, а когда решит, что пора, войдет.

Поначалу, после свадьбы, он то затягивал с этим, то оказывался слишком нетерпелив, но последние годы все делал правильно. Это не было слишком ярко, но приносило определенное удовольствие, и чем дальше, тем больше.

Айранэ подозревала, что это не заслуга Володи, – скорее, ее собственное тело училось получать награду в тех условиях, в которые его ставили.

Но в этот раз все пошло не так, не по плану.

Айранэ хотела даже высказать мужу, который довел ее до болезненного состояния, а сейчас что-то там выдумывает, но он на удивление четким и сильным, но не болезненным движением остановил ее и продолжил.

И почти сразу она попала в ритм его рук, ее тело отозвалось на его действия, она поняла, что у ее сознания сегодня роль без слов, что в этой партии солирует не она, достаточно просто следовать за партнером.

Когда муж перевернул Айранэ на спину, она обнаружила, что даже не выключила свет и сейчас Володя мнет ее, обнажает и видит каждое свое и ее движение.

И это было волшебно.

Когда он вошел, она уже точно знала, что готова. Что балансирует на тонкой нити на самом верху, получая несравнимое удовольствие и от того, что она балансирует, и от погранично-болезненного ожидания.

А потом рухнула, рухнула вниз, в удовольствие, счастье, в яркий взрыв, который разметал ее на куски.

Она хотела сказать ему, что сегодня было отлично, что он молодец, что вот такого секса можно и ждать, хотя вообще, конечно, ждать секса неправильно, потому что они же все-таки семья и есть некоторые вещи, которые просто должны быть, и это не нужно обсуждать.

Это пронеслось у нее в голове за мгновение, и она поняла, что нет смысла это говорить, а на самом деле надо просто поцеловать его, потому что она никогда не целовала его после секса и он наверняка сразу поймет все, что она хотела сказать, – достаточно просто правильно поцеловать.

На мгновение она закрыла глаза, собираясь с силами перед самым правильным в жизни поцелуем, а когда открыла, в ее окно на втором этаже уже светило солнце.

А на следующий день все посыпалось.

Вечером Айранэ сказали, что переводят ее в министерство с повышением, и Анаит не отвечала на ее звонки.

Ночью лично зашла баба Агни, которая ненавидела Анаит, но не могла ей ничего сделать, и потому вымещала свои чувства на Айранэ.

– Володя попал под Блеск с какой-то дикой, – сказала она, глядя внучатой невестке в глаза. – Не дергайся, он почти целый. И вроде бы даже ему понравилось. Так что, считай, всем повезло.

Когда на следующее утро приехала машина, чтобы отвезти Айранэ в министерство, молодая женщина твердо знала: что-то случится.

Что-то плохое.

Так что, когда в глазах секретаря она увидела страх пополам с ожиданием, почувствовала даже отчасти облегчение.

Анаит зашла вечером. На журнальном столике стоял высокий «извинительный» торт, уже слегка подсохший, но все равно выглядевший как настоящее произведение искусства и стоивший, пожалуй, как месячная зарплата хорошего специалиста.

Торт был нетронут – Анаит приоткрыла крышку, сунула палец прямо в середину, затем облизала его, зажмурившись.

На вкус торт был еще лучше, чем на вид.

Айранэ дремала с журналом «Тверской балет» за прошлый месяц, но под пристальным взглядом мамы сразу проснулась.

– Я рада, что ты выжила, – сказала Анаит.

– А уж я как рада, – ответила Айранэ, с некоторым ужасом понимая, что у нее пропали остатки страха по отношению к маме.

Анаит расхохоталась – шутка ей понравилась, – но быстро посерьезнела:

– Ничего не хочешь у меня спросить?

На самом деле Айранэ, как только открыла глаза, сразу увидела, что у Анаит чуть запавшие яркие глаза, кожа словно светится изнутри. У беременных Блеск случался редко, но, видимо, тут именно такой случай.

– У тебя давно не было секса? Как ты это переносишь?

– Не этого вопроса я ждала, ну да ладно. Есть такая штука – обезболивающие. Они не всем и не всегда помогают, я, еще когда была беременна Володей, нашла то, что одновременно снимает часть симптомов, и при этом достаточно натуральное, чтобы не навредить ребенку. Могу дать, но не уверена, что тебе поможет. Еще вопросы?

– Ты знала, что меня отравят?

– Я знала, что тебя попытаются использовать против меня и что я не смогу этому помешать, – ответила Анаит.

– Почему ты не отговорила меня принять это место? Ты не отвечала вчера на телефон.

– Потому что от таких предложений не отказываются, это слабость. Ты должна была принять предложение и выстоять. Сама. Без меня.

– Чтобы все знали, что твоя невестка – сильная? – Айранэ усмехнулась. – И что дальше? Завтра я поеду на работу снова, и на этот раз в меня ткнут отравленной иглой или пустят в кабинет газ?

– Ну, во-первых, завтра ты не поедешь, у тебя больничный три недели, – ответила Анаит. – Во-вторых, можешь мне поверить, за это время все, кто причастен к твоему отравлению, очень об этом пожалеют. Секретарь вчера вечером повесился на дверях в твой кабинет, оставив перед этим очень трогательную записку. Прочитать?

– Не стоит, я знаю твой душераздирающий стиль, – ответила Айранэ. – «Я почувствовал пустоту в груди от своего мерзкого поступка и не мог больше оставаться на этом свете, в моей смерти