— Александру нельзя уезжать из клиники, — предупредил врач.

— Да я и не собираюсь его увозить, просто прогуляемся!

Это не было запрещено пациентам, он уже знал. За основным зданием вились узкие дорожки, терявшиеся среди сосен, елей и туй. Там можно было пройтись в хорошую погоду, подышать хвойным воздухом, забыть, где ты и ради его.

Но сейчас Максу было не до наслаждения природой, а Шурик, похоже, окончательно потерял к этому способность. Едва они покинули клинику, Макс спросил:

— Какого дьявола ты согласился?

— Так мне же и выбора не оставили, ты не слышал? Просто из-за того, что пару раз бабе дал по морде, чуть ли не пять лет лепили… А знаешь, почему? Потому что это была ваша, пастовская баба. Если бы это была женщина из наших, вы бы сделали вид, что так и надо!

— Не говори глупостей.

— Что, не нравится признавать собственное имперское мышление? — хмыкнул Шурик. — А оно есть, как бы вы ни закрывали на него глаза.

— Тебе не кажется, что ты играешь в слишком опасную игру? Ты здесь не на отдыхе, на тебе испытывают новую вакцину!

— И что? Она будет так же бездарна, как и все ваши квази-изобретения! Лучшие люди от вас ушли, пора это признать.

— То есть, тебе нормально испытывать на себе разработку худших? По твоей же версии.

— Мне сказали, что самый вероятный исход — устранение любого эффекта от замгарина. Самый желаемый — полное возвращение к прежней внешности.

— Ну и как тебе это?

— Никак.

Шурик смотрел на него в упор, насмешливо, спокойно. Тут до Макса наконец дошло: он не верил. Его кузен невозмутим, потому что и мысли не допускает, что вакцина может хоть как-то на него повлиять. Для него замгарин — это его личный бог. Мысль о том, что заветные таблетки вообще перестанут действовать, казалась Шурику кощунственной.

— Ты совсем дебил? — поразился Макс — Послушай же ты меня: тюрьма реально безопасней!

— Ты просто хочешь убрать меня с арены на несколько лет.

— С какой еще арены? Ты кем себя возомнил, гладиатором?

— Болтай, болтай. Если бы вы нас не боялись, вы бы не пытались нас запереть.

— Нет здесь никаких «вы» и «мы». Есть только ты и я, мы же братья, всегда ими были! Я тебе как брат говорю: откажись от испытаний, не нужно это!

— Знаешь, что на самом деле мне не нужно? Такой брат, как ты. Ты слишком много сделал — этими своими эфирами, разоблачениями. Добился легкой славы, продался? Предал свой народ?

— Какой еще народ, что ты несешь?

— Ах да, ты с народом никогда и не был…

— Шурик, вы — не народ! Вы просто группа людей, которая, среди прочих, входит в состав народа! Почему я должен нечто столь элементарное тебе объяснять?

— Потому что пытаешься меня переубедить. Только это ты зря. Я знаю правду. Уже невозможно закрыть глаза на то, что есть вы, а есть мы, так теперь и будет. И что это война — тоже уже очевидно.

— Слушай, ты стал большим провокатором, чем моя бывшая, — закатил глаза Макс.

— Что, занервничал?

— Ага, я ж не на замгарине!

— Ты не поэтому занервничал, — возразил Шурик. — Просто правда — она для тебя неприятная, вот ты и не хочешь иметь с ней дело.

— Да? И что же представляет собой правда? По твоей версии.

— Вы уже знаете, что проиграете, и вот это вас по-настоящему злит. Нас может быть меньше, но мы — здоровая часть народа. А вы — раковая опухоль. Вы пытаетесь уподобиться здоровой части организма, вы притворяетесь ею. Но знаешь, что? У вас все равно ничего не получится. Вы — бессмысленный сгусток клеток, истекающий кровью и гноем…

— Хватит! — не выдержал Макс. — У тебя вообще в башке как-то фиксируется, что ты о людях говоришь? О настоящих живых людях!

— Да нет, — презрительно улыбнулся Шурик. — Я говорю о тех, кто так и не смог стать настоящими людьми. Единственный верный способ вылечить опухоль — вырезать ее.

— Что, твои дружки с этим согласны? Все, кто торчит в «Белом свете», уже заточили ножи?

— Не все, конечно. Везде найдутся неженки, неспособные на решительные действия. Но ведь и лечение злокачественной опухоли — это тяжело. Мы от вас избавимся, даже через слезы полноценных людей. Только так мы снова сможем быть здоровы.

Это был он, Шурик, все еще он — и одновременно не он. Как будто какая-то тварь забралась ему под кожу, выгрызла все изнутри, оставила лишь пустую оболочку, а потом заполнила ее собой.

Макс, как ни старался, не мог понять, почему это случилось. У Шурика ведь всегда все было! Его жизнь не била, как других, она его баловала. Да, на этой избалованности без труда взошел снобизм, который и привел его в «Белый свет». Но ненависть… откуда ее столько?

— Значит, и меня можно и нужно убить? — поинтересовался Макс, сжимая кулаки, чтобы не сорваться.

— Тебя — в первую очередь.

— О, даже так!

— Заслужил, — кивнул Шурик. — Ты — точка отсчета, ты подкинул нам очень много проблем, и теперь за это нужно заплатить. А ты как думал?

— И если скажут тебе убить меня — убьешь?

Макс, на самом-то деле, знал ответ, ему просто хотелось проверить, как этот ответ прозвучит. Будет ли пауза? Запнется ли Шурик, отведет взгляд?

Но нет, человек, которого он всю жизнь звал братом, ответил спокойно, глядя ему в глаза:

— Убил бы уже сейчас, если бы мог. Но ты же сильный, как и любое животное. Я просто хочу, чтобы ты знал: ты умер в тот момент, когда продался.

— А тебе в голову не приходила светлая мысль, что я вообще не продавался?

— Продавшись, проще поверить в выгодную тебе ложь и оправдать себя. Но ничего, недолго осталось, мы все равно победим! Виват, белый свет!

— Знаешь, что? Да пошел ты на хрен, Шурик. По пути можешь крикнуть «Виват!»

Макс больше не мог это выносить — не столько даже уродство Шурика, сколько его надменный многозначительный взгляд. Он развернулся и направился прочь, а вслед ему летел смех двоюродного брата.

Когда Ника рассказывала ему, как тяжело было потерять сестру, он сочувствовал и думал, что понял ее. Это было наивно. Он понял только сейчас: нельзя по чьему-то рассказу почувствовать, как из себя вырывают кусок души, через это можно только пройти. Он бы, может, и не выдержал, после всего, что уже было…

К счастью, он был не один.

Он набрал