– На царевне, значит, женишься? – шипела Медея. – Я дочь царя куда более великого, чем Креонт, и внучка бога. Но тебе даже в голову не пришло посвятить меня в свои планы. Я узнаю́ о них от посторонних, терпя несказанное унижение. После того, как спасла тебя в Колхиде. После того, как благодаря моему искусству ты получил руно! Греческие поэты воспевают сотворенные мной чудеса до сих пор, а ты выбрасываешь меня, словно ненужную тряпку!

– Опомнись, Медея! Меня спасли Афродита и Гера, ты была лишь орудием в их руках. И прекрати бушевать, я уже все продумал: у меня есть друзья, у которых ты сможешь жить. Прокормить тебя я тоже в состоянии. За мальчиками я пришлю позже, когда настанет подходящее время. Подозреваю, что на самом деле тебя, как и всех женщин, больше всего уязвляет остывшая постель. Да, я и вправду больше не сплю с тобой, но помни о том, что я тебе дал: если тебя воспевают, то потому, что я вытащил тебя из той дыры в цивилизованный мир.

Медея помолчала.

– Ты прав, Ясон, – неожиданно ровным голосом проговорила она наконец. – Но мальчиков давай постараемся оставить здесь. Пошли их к Главке с дарами от меня и попроси уговорить царя.

Ясон пожал плечами, кивнул и удалился.

Медея же принялась за работу – ловко, споро, не теряя ни минуты. Она вынула из сундука тонкую, словно паутина, золотую накидку, сотканную дочерями Гелиоса, и выкованный Гефестом золотой венец. Из ларца со снадобьями она отобрала темные и скрюченные ядовитые коренья и смертоносные соцветия, срезанные безжалостным серпом. Сварив зелье, она пропитала им свои подарки и уложила в шкатулку. Потом позвала сыновей и отправила со шкатулкой к Главке, научив, что ей сказать. А потом, дрожа всем телом, опустилась на пол, торжествуя грядущую победу и убиваясь из-за того, какой ценой эта победа ей дастся.

Главка во дворце выслушала пришедших к ней мальчиков, улыбнулась им ободряющей улыбкой и проводила за порог. Когда она открыла шкатулку, у нее дыхание перехватило от этой невероятной красоты. Царевна тут же велела служанкам облачить ее в накидку и возложить на голову венец. Зеркало в ее покоях изготовили лучшие коринфские кузнецы, кривизны в нем почти не было, а если где и была, то каждую неровность Главка помнила наизусть. Но теперь отражение вдруг пошло рябью там, где никакой ряби не возникало никогда, а еще через миг кожу царевны стало жечь огнем. Служанки завопили от ужаса, глядя, как оплывает у них на глазах тело госпожи. Креонт, кинувшись к дочери, схватил ее в объятия, лихорадочно пытаясь вернуть ей прежнюю форму, словно гончар, который лепит оплывающую под руками вазу, но яд, подействовав и на него, накрепко сплавил его с Главкой.

Медея обняла вернувшихся из дворца сыновей. Вскоре она умчится туда, куда их брать нельзя. Но и оставлять нельзя, потому что здесь с ними расправятся пылающие жаждой мести коринфяне. Поэтому лучше, признала она с болью в сердце, убить их самой. Хуже ли этот жребий, чем участь множества других матерей? Ребенок дается женщине ценой боли, которую она платит Илифии – или самой Смерти. Потом она питает голодное дитя собственными соками, безотчетно любя от этого еще сильнее. Короткие годы радостей и ласки пролетят быстро и незаметно, а потом свою плоть и кровь все равно отрывать от себя и отпускать – на войну или на брачное ложе.

Медея искупала сыновей в теплой воде, напевая те же песни, которые пела им тысячу раз. Младший залез в ванну первым и уснул еще до того, как она закончила его вытирать. Она пронзила ножом его сердце, завернула обмякшее тельце в простыню и уложила в постель. Старший тоже не заметил, как отправился в Аид.

Служанка, обнаружив рыдающую над сыновьями хозяйку, побежала звать Ясона, но, когда он явился, Медеи уже не было, как и тел мальчиков. Ясон выскочил из дома, ища, куда они подевались, и тут она окликнула его сама – откуда-то из-под облаков. Она стояла в запряженной драконами пылающей колеснице, которую прислал за ней ее дед Гелиос. У ее ног лежали мертвые сыновья. Обезумев от горя, Ясон умолял ее отдать детей, чтобы он предал их земле.

– Ты больше не коснешься их никогда! – возвестила Медея. – Я похороню их сама, в святилище Геры, где коринфяне не посмеют их тронуть. Много лет коринфские дети будут пытаться умилостивить их дух, а коринфянки будут молить Геру быть к их детям добрее, чем ко мне.

С этими словами она исчезла.

Ясон, снова оставшийся без дома, скитался из города в город, но в конце концов вернулся в Иолк, где наткнулся на обветшавший «Арго». Укрывшись от палящего полуденного солнца под носом корабля, он собрался прикорнуть ненадолго, но задел гниющий борт корабля, и доски обрушились прямо ему на голову. Так погиб Ясон.

{92}

Калидонский вепрь

Калидоном, селением, располагавшимся на плодородной равнине реки Эвен, правил Ойней. Темноглазая Алфея рожала ему детей, одним из которых был герой Мелеагр. Однажды Ойней в честь сбора урожая принес роскошные жертвы богам и пригласил их всех на праздник. Точнее, почти всех: в спешке Ойней позабыл об Артемиде. И пока другие боги вдыхали аппетитный дым, поднимающийся над алтарем, Артемида восседала в одиночестве на своем золотом троне и вынашивала страшную месть.

Наутро помощник Ойнея растолкал царя и сообщил ужасные вести. Ночью в окрестностях селения появился огромный – размером с хорошего быка – вепрь и крушит все. Он вырывает с корнем плодовые деревья, вытаптывает поля, задирает ягнят и телят на глазах ошеломленных матерей. Подданные просят Ойнея избавить их от этой напасти.

Когда от клыков вепря погибло несколько лучших охотников царства, Ойней надоумил Мелеагра обратиться за помощью к своим товарищам-аргонавтам. Откликнувшись на его призыв, в Калидон явились Ясон, Эвфем, Эхион, Адмет, Анкей, Лаэрт, Кастор с Полидевком, Нестор, Линкей с Идасом, Пелей, Эвритион, Акаст и Асклепий. Кроме них, поучаствовать в предстоящем приключении захотели и другие юноши, не имевшие отношения к «Арго», – Амфиарай, Ификл, Тесей, Пирифой и двое братьев Алфеи – Плексипп и Токсей.

После некоторых раздумий Мелеагр позвал и непревзойденную охотницу Аталанту, хоть и понимал, что она может посеять раздор среди участников. Она одевалась неброско, из всех украшений признавала только начищенную пряжку, удерживающую накидку на плече, и все равно слепила своей красотой. Во время плавания на «Арго» к ней пытались подступиться многие, в том числе и сам Мелеагр, но ледяного взгляда (и задумчивого поглаживания верного охотничьего ножа) Аталанте хватало, чтобы погасить огонек чужой страсти, пока он не перерос в пожар и никого не спалил. Однако были и те, кого ее присутствие в команде возмущало. В таком походе, говорили они, не место женщине, даже самой доблестной, ловкой и сильной.

Утро охоты выдалось ясным, но влажным, и между деревьями стелился туман, мешая обзору. Одни охотники натянули сети там, где, по их расчетам, должен был появиться вепрь; другие спустили собак, больше доверяя их чутью, чем человеческим глазам; третьи продирались через мокрый подлесок, выслеживая несносную тварь. Так они впустую потратили несколько часов, но в полдень, когда солнце выпарило весь туман, охотники наконец обнаружили вепря в болотистой низине. Собаки подняли его, и он быстрее молнии понесся прочь. Охотники ломились следом за сворой сквозь камыш и колючки, секущие ноги в кровь.

В конце концов вепря удалось загнать в тесную расщелину в скалах. Первым копье метнул Эхион – и промахнулся. Тут же подоспел со своим копьем Ясон, но не рассчитал впопыхах и попал в лучшего пса из своры. Следом полетели другие копья, но ни одно не пробило жесткую шкуру вепря. Анкей, попытавшись обставить товарищей, сунулся слишком близко к чудовищу и погиб: острые клыки вспороли ему живот и кишки вывалились на камни.

Вот тогда Аталанта натянула тетиву, и ее стрела вонзилась вепрю точнехонько в мягкую кожу под ухом. Чудовище