– Согласно регламенту, к запястью покойного крепится бирка с информацией. У вас ее нет, но это не беда, сейчас выпишу, – успокоил Федосей, водя маркером по клеенке, и мечтательно произнес: – Селиверстов. Красиво будет смотреться.

– Где смотреться? – тревожно поинтересовался Слава.

– На надгробии.

– На каком надгробии? Как вас там? Евсей? Вы…

– Федосей.

– Да-да, Федосей. Вы что, спятили? Мне не нужна бирка. Это просто нелепая случайность.

– Все верно, – с готовностью закивал Федосей, не прекращая писать. – Нелепая случайность. К нам так обычно и

попадают. Вот на прошлой неделе привезли тело. Мужчина, средних лет, на вас похож. А при нем – два рулона обоев. Представляете, шел домой ремонт делать, а его машина сбила. Не заметил. Из-за обоев.

– Да поймите вы наконец! – Слава подошел к Федосею и выдернул из рук бирку. – Меня никакая машина не сбивала. Я здесь лежал в кардиологии, а в соседней палате была одна девушка. Инфарктница, но такая, ранняя. Молодая, в общем, в самом соку.

– Люба? – догадался Федосей.

– Да, Люба. А вы откуда знаете?

Слава уставился на него с подозрением, но Федосей только дернул плечом и тактично промолчал.

– В общем, я хотел ей понравиться и подговорил медбрата инсценировать мою смерть. Ну то есть просто накрыть простыней и провезти по коридору так, чтобы Люба увидела. А ей сказать, что вот, мол, умер Селиверстов Вячеслав, хороший был человек, и вам, Любовь, очень симпатизировал. Ну, а потом я воскресну и… – Слава замолк, огляделся по сторонам и вздохнул. – Да уж, глупо получилось.

– Глупо, но все же получилось. Верните, пожалуйста, бирку. Я уже почти все заполнил.

– Что «получилось»?

– Умереть у вас получилось.

– Да послушайте, Феодосий, я…

– Федосей.

– Да-да, Федосей, я не умирал. Просто, когда я медбрату деньги сунул, он так загорелся этой идеей, что выдал мне таблетку феназепама. Здоровенную такую. Для достоверности. Я ее выпил и…

– И умерли, – скорбно закончил Федосей.

– Да не умер, а уснул. А медбрат – хрен его знает. Может, и в морг меня повез тоже для достоверности, а может, взаправду решил, что я умер. Он ведь уже теплый был, а здесь с вашими коллегами, наверное, еще добавил. Вот про меня и забыли.

– Не забыли, а приняли, – педантично поправил Федосей. – В соответствии с пунктом номер один.

«1. Дежурный санитар производит прием трупов, направленных в патологоанатомическое отделение из прикрепленных к нему лечебных учреждений».

– С каким еще пунктом?

– Пунктом должностной инструкции. Приняли, правда, с нарушениями, но это мы сейчас исправим.

Федосей наконец забрал бирку, продел через дырку в уголке обрывок бинта и хотел было привязать получившуюся композицию к запястью Славы, но тот только отмахнулся.

– Послушайте, Феодор, я…

– Федосей.

– Да-да, Федосей, я понимаю, что вы вряд ли полностью нормальны, раз встречаете Новый год в морге. Но каким-то же здравым смыслом вы должны руководствоваться?!

– Я руководствуюсь инструкцией. И обязан обеспечивать сохранность вверенных мне трупов. Пункт номер три.

«3. Дежурный санитар обеспечивает сохранность трупов, находящихся в патологоанатомическом отделении».

– Ну неужели вы не можете отличить живого от мертвого?!

– Вообще-то могу. – Федосей просветлел. – И как я раньше не подумал? – Он вытащил из куртки зеркальце. – Вот, дыхните.

Какое-то время Слава колебался, переводя взгляд с Федосея на зеркальце и обратно. Может, пытался понять, шутит тот или нет. А может, ждал какого-то подвоха и боялся, что

не пройдет этот нехитрый тест. Потом все же дыхнул. Федосей провел пальцем по запотевшему отражению и с некоторой неохотой признал:

– Да, думаю, вы можете покинуть холодильник.

– Спасибо за разрешение, Федот, но…

– Федосей.

– Да-да, Федосей, но я покину не только холодильник, но и ваш проклятый морг. – Слава вышел в коридор, все еще кутаясь в простыню. – Где моя одежда?

– Одежда?

– Ну естественно. Футболка, свитер. Или вы думаете, что я там в кардиологии топлес лежал? И тапочки еще.

Слава по-хозяйски, не спрашивая разрешения, принялся распахивать все двери подряд и тут же напоролся на комнату с «гнилушками». Застыл спиной, словно окоченел. Потом обернулся, как в замедленной съемке, с бешено вытаращенными глазами, весь бледный и будто бы даже седой.

– Там… Там… – Его указательный палец мелко задрожал в воздухе.

– Гнилушки, – миролюбиво подсказал Федосей, прикрывая дверь.

– Там… Там… На полу…

– Опарыши, – снова помог Федосей.

На этом слове, как по команде, Славу скрутил приступ рвоты. Федосей даже руками вплеснул – только-только ведь все убрал. Побежал за ведром, но, когда вернулся, Слава уже утирал рот рукой.

– Кондратий…

– Федосей.

– Да нет. Это меня… – Слава то ли похлопал, то ли погладил себя по груди. – Кондратий… чуть не хватил.

– Это по первости. Со временем привыкаешь. Идемте, поищем вашу одежду.

И футболка, и свитер, и тапочки нашлись в комнате отдыха. Валялось все это почему-то под диваном и походило на мусор, сметенный под коврик.

– Это вам еще повезло, что вскрытия не было, – подбодрил Федосей, вручая вещи владельцу. – После вскрытия одежду обычно в череп зашивают. Вместо мозга.

– А мозг куда? – страшно спросил Слава.

– А мозг – в живот.

Федосей улыбнулся, словно сказал нечто естественное, общеизвестное, и Славу после некоторых размышлений скрутил новый приступ рвоты. Брызнуло во все стороны, попало и на пол, и на диван, и на одежду, и даже в оливье. До Нового года оставался один час.

За свой второй приступ рвоты Славе было явно неловко. Он все порывался помогать с уборкой, но Федосей любую помощь решительно отверг, и Слава, виновато покашливая, стал одеваться. Потом еще какое-то время топтался в дверях.

По телевизору пели «Последний час декабря» группы «Секрет». Федосей в соответствии с пунктом номер семь производил санитарную уборку помещения. Пахло хлоркой, рвотой и маринадом. А где-то между строк песни и безумной какофонии запахов висела щемящая, истинно новогодняя грусть. Расплывчатая, беспричинная. Грусть ни по чему и по всему на свете.

– Ну, пойду я, – наконец произнес Слава.

– Не простудитесь? – орудуя тряпкой, Федосей оглянулся через плечо.

– Да нет, чего там! До моего корпуса максимум две минуты перебежками. Они, наверное, специально кардиологию рядом с моргом поставили, да? – Слава коротко засмеялся. – А хотите, пошли со мной. С мужиками посидим. В картишки.

– Нет, мне нельзя. Пункт двенадцать должностной инструкции.

«12. Дежурный санитар не имеет права покидать патологоанатомическое отделение».

– Вот же заладил – инструкция, инструкция, – буркнул Слава. – Прям работник месяца.

– Работа – все, что у меня есть. Наследство от отца.

– В смысле?

– В смысле, он перед смертью меня сюда устроил. И сказал: «Ты, сына, умом не Копенгаген, но хотя бы работа у тебя будет нормальная». А потом запил и…

– Соболезную. – Слава насупился, машинально сел на диван и вдруг вскинул брови, будто не веря ушам. – Нормальная работа? Это, по-твоему, нормальная работа?! Сидеть в Новый год блевоту оттирать?

– Эта блевота по вашей вине, между прочим, – разозлился Федосей и швырнул тряпку в ведро.

– Не по моей вине, – Слава тоже рассердился и пошел в наступление, – а потому, что здесь в одной комнате опарыши, а в другой людям