Смерть серьезно посмотрела на Арсения. Почти серьезно.

– Враг? Настоящий? – спросила она.

Дед прищурился и ничего не ответил. Он порылся в кармане трико и выудил спички. Сжал коробок в руке.

– Ну да, настоящий. Я тебе столько историй про него могу рассказать… – Арсений подошел к чулану, глянув попутно на часы – десять, время еще есть, – сунул руку за голубую дверцу, пошарил и вытащил серебристые палочки. – А началось все с бенгальских огней.

Он чиркнул и поджег одну палочку, та занялась, заискрилась… Дед Арсений вспомнил, какие у Смерти руки – такие же искристые. Хехекнул, протянул ей горящую тростинку.

– На вот, искры в искры.

Смерть удивленно подняла рыжие брови. Дед Арсений заметил это и крякнул:

– Я все не пойму, Смерть, как ты вообще можешь чему-то удивляться? Как ты вообще можешь чего-то не знать? Как ты вообще можешь…

– Пить шампанское? – улыбнулась Смерть. И Арсений улыбнулся тоже. А она сказала:

– Ты прав, я знаю очень много. Но мир так велик, а я одна. За всеми не уследишь. И все-таки ты можешь не утруждать себя рассказами. Я сама погляжу.

Смерть шагнула к нему, воздух снова наполнился яблочным духом, она коснулась кончиками пальцев его лба, дотронулась до чего-то старого, памятного и потянула на себя историю за историей, воспоминание за воспоминанием…

Малышок держит бенгальский огонь на вытянутой руке.

– Над салатом-то не искри! – кричит его широкая и шумная жена Львовна.

Рядом с ней сидит красивая женщина в янтарных бусах – хохочет. Рядом с красивой женщиной – Дедуган (еще совсем не дедуган) – улыбка во весь рот:

– Ну, давай, Малышок, развяжу я твой мешок!

Дедуган достает из пакета мандарин, распахивает усатый рот и, как в печную топку, бросает туда рыжее, спелое, прямо в кожуре!

Женщина в янтарных бусах всплескивает руками, заливается, смеется до слез. Муж ее тем временем отправляет в рот мандарин за мандарином…

Три… Четыре… Пять…

Бенгальский огонь трескает последней искрой и гаснет.

– Шесть! – торжествует Дедуган, но он кричит с набитым ртом, поэтому у него вылетает «фэфть» и оранжевые слюни.

Хохот несется через маленькую комнатку-кухню… Не смеется только Малышок.

– Шесть съел! Вместе с кожурой, – Дедуган наконец все дожевал и говорит внятно. – А ты побьешь мой рекорд? А, Малышок? Ну-ка?

Малышок прищуривается, только зачинающаяся лысина зловеще блестит в огоньках гирлянды. Он принимает вызов.

Закончилась первая история – догорел бенгальский огонь в руке Смерти. Она зажигает второй и при свете его глядит, что будет дальше с заклятыми врагами. И теперь она видит весну…

– А ну-ка, Дедуган, у кого балкон чище? У меня чище!

Деды вышли на свои балконы: Малышок – навести порядок, Дедуган – покурить. Малышок, перегнувшись через перила – едва не падает, – кричит сверху, подначивает:

– Пачкун-замараха!

– Эй! А кто мне на голову коврики свои вытряхает? – Дедуган тушит папироску о бетонную плиту балкона.

– А кто мне сигаретами воняет каждый день? – ворчит Малышок. – Как белье сушить? Все пропахнет твоим паршивым табачком. Приходится дома развешивать: и наволочки, и простыни, и трусы…

– Вот и хорошо. Трусы дома суши. Не пугай людей.

Дедуган пинает подтаявший снег носком шлепанца, зябко топчется с ноги на ногу, уходит в дом.

Малышок, посмеиваясь, достает лопату и принимается чистить снег. Бросает веселые подтаявшие кучи, весенние, крапчато-серые, голубино-пометные… И все на нижний балкон.

Смерть улыбается этой истории. Качает головой. Поджигает новый огонь и смотрит лето…

– Ну-ка, Малышок, проверим мощь твоих кишок! Хе-хе! – Дедуган шепчет, поэтому его «хе-хе» выходит хриплым и картинно-злодейским.

– Ты мне стишки не рассказывай, наливай, – шипит в ответ заклятый враг и тюкает Дедугана по голове рюмкой.

Деды заперлись на Малышковой кухне, прячутся от Львовны, колдуют у черной маленькой тумбочки – она невзрачная, и полировка по углам откололась, но на нее удобно поставить бутыль. И если дверь внезапно откроется, то можно успеть все спрятать, потому что тумбочка стоит в углу и с порога не просматривается.

– Будешь огнем дышать, – предупреждает Дедуган.

Бутыль говорит «глык-глык», мутная красноватая жижа льется в рюмку.

– А чего цветная?

– На клюкве.

Малышок забрасывает пламя в глотку…

– А-а-ах! А-а-ар! – хрипит, в глазах слезы. – Дедуганище проклятый! Да ты туда перцу набузовал! Клюква-клюква!

Дедугана душит смех, он пытается сдержаться, но взрыв веселья вырывается наружу…

– Миро-о-он?! Ты чего там делаешь, Мирон? – как гром, голос из коридора.

– Едрить, Львовна твоя!

Малышок вздрагивает, задевает локтем бутылку, и она рушится с тумбочки на пол. Звон! Брызги! Душный пробирающий запах…

Деды начинают метаться по кухне – тряпки, форточку пошире, «Куда? Не туда!..». И костерят друг друга на чем свет стоит.

Смерть чуть улыбается, задумчиво глядит на Арсения – тот будто спит, стоит с закрытыми глазами посреди комнатки-кухни, не шевелится, словно растворился в новогоднем духе, стал фрагментом истории, частью этого старого двухэтажного дома. Смерть поджигает новый бенгальский огонь и смотрит осень.

– Ух, гад! Подловил я тебя! Поймал! Дедуган ты скрюченный, садовод косматый. – Малышок стоит в калошах и с ружьем посреди огорода, целится в своего заклятого врага: – Отойди от моей тыквы, тебе говорю.

– Да сдалась мне твоя тыква, у меня своя есть, – пожимает плечами Дедуган. Он знает, что ружье Малышка насквозь ржавое и давно не стреляет.

– Какая у тебя там тыква? Так, картофелина раздутая, – бузит Малышок, потрясает в воздухе ружьем и чуть не падает с тропы на грядку лука. Потом впивается в Дедугана подозрительным взглядом: – Погодь, это что там у тебя в руке?

– Швейный сантиметр, – нехотя сознается Дедуган. – Ну да, мерил я твою тыкву. Мерил! И ты пока побеждаешь, радуйся, моя на восемнадцать сантиметров меньше.

Он раскручивает в руке швейную ленту, как лассо, будто хочет заловить своего заклятого врага. Или отвлечь его внимание?

– А ну, не дури мне голову, ленту я сразу увидел, – шипит Малышок. – Что в другой руке?

Дедуган неловко прячет за спину железную баклажку, в ней что-то булькает – зеленое, вонючее.

– Да… это… удобрение! Может, я тебе помочь хотел? В пользу бедных, так сказать. Потому что моя тыква еще подрастет – у нее сорт знаешь как называется? Атлант! Во! А твоя, может, уже замерла в развитии. Так что это гуманитарная помощь.

– Помощь! Так я тебе и поверил! Отравитель! Убийца! Хотел мою тыкву сгубить.

И деды бегут по огороду, лысый догоняет лохматого, оба охают, отдуваются и топчут грядки…

Так по кругу меняются времена года, горят и гаснут бенгальские огни, в комнате-кухне пахнет серой и шампанским, Смерть вынимает из деда истории и смотрит их, как старые диафильмы…

Ну-ка, кто лучше забор поставил?

– У меня красивей!

– А я – меньше пальцев молотком отбил.

Ну-ка, кто крупнее рыбу поймал?

– Это ты мою леску срезал, супостат!

– А ты мои крючки спер.

Ну-ка, у кого гуще огурцы наросли?

– Да не рвал я с твоей грядки. Ты что, со