можно заметить, что афганцы чаще воспринимали переводчиков в качестве «мусульман» или «таджиков», а не «советских граждан». В один из дней 1982 года Рахматулло Абдуллаев, таджикский переводчик, ехал с комсомольским советником Анатолием Макушевым из Джелалабада в Асадабад, чтобы провести встречу с членами ДОМА. «Вдруг появилось несколько душманов»[790]. Моджахеды были вооружены автоматами. Они окружили таджиков и русских. «Потом подошел к нам парень без формы, без автомата, без ничего, без оружия, а три или четыре человека окружали его, его телохранители. Кто он такой, мы не знали. Но было видно, что его уважают»[791]. Убедившись, что они могут общаться через Абдуллаева, лидер группы спросил: «Откуда вы?» Абдуллаев вспоминает, что последовало дальше:

Я сказал: «Из Советского Союза».

«А, — сказал он, — там у вас нет мусульман».

Тогда я сказал: «Давайте мы поспорим». Если я смогу ответить на ваши вопросы про ислам как представитель Советского Союза, как мусульманин из Советского Союза, <и вам не понравится>, то делайте с нами, что хотите. Но если я отвечу на ваши вопросы, то вы нас отпустите.

Было ясно, что это действительно серьезно. И вот начался… не столько разговор, сколько спор, я хочу сказать. Он стал задавать вопросы, а я на них отвечать.

«Главный бандит» задавал «примитивные вопросы» об исламе в Советском Союзе — есть ли там мечети, какие молитвы читают советские мусульмане, на что Абдуллаев отвечал с легкостью. Затем настала очередь Абдуллаева задать вопрос. Лидер бандитов злорадствовал: ни один кяфир не мог поставить его в тупик. Абдуллаев собрал все свое самообладание и начал: «Я сказал: „Вы мусульманин. Вот, допустим, вы садитесь на верблюда. Вы едете на кладбище. Вы хотите помолиться за умершего. Но не хотите слезать. Вы едете на верблюде. Можно ли произносить такую-то суру из Корана вслух, или только про себя?“ [Смех] Он думал об этом, думал…» У Макушева катились капли пота по лбу.

И ответил: «Можно вслух».

А я сказал: «Нет!» И вдруг все вокруг замолчали. Все, кто раньше что-то спрашивал, стали меня слушать. И я сказал: «Вот я вам объясню, почему нельзя». Напомню: вождь только что сказал перед всеми, что можно. <И я спросил:>

«Имя Аллаха появляется в <неслышном> аяте?»

«Да», — ответил он.

«А разрешено ли произносить имя Аллаха неверно?»

«Нет, ни при каких условиях», — ответил он.

«А когда вы едете на верблюде, то он вас подбрасывает, качает туда-сюда. Голос ваш меняется. Поэтому и нельзя произносить суру вслух».

Это было им интересно, и они сказали: «Хорошо», — и отпустили нас.

Этот эпизод в воспоминаниях Абдуллаева показывает, что советская система, номинально противопоставленная культурной автохтонии, создавала возможности для впечатления исламской «аутентичности». «Я учился у человека, — рассказывал Абдуллаев, — отец которого работал кази еще до советской власти. Средним образованным человеком был, и нас он учил — тогда, вообще, мы не учились грамматике, не было вообще методологии, каждый мулла обучал своих учеников тем же способом, по которому он сам учился. И есть такие учебники, „Хафтияк шариф“, одна седьмая часть Корана, и там в основном суры не длинные, средние и короткие. И вот начинали мы с этих сур, и в принципе, мы изучали не язык — мы не понимали, что читаем, но мы учились правильно произносить, потому что сам мулла, который учил нас, я не думаю, что он знал арабский язык. Но он старался, чтобы мы правильно читали эти суры». Это образование Абдуллаев получал в частном порядке; до тех пор, пока у него были в школе хорошие оценки, можно было продолжать брать частные уроки. «После „Хафтияк шариф“, — рассказывал он, — обычно мы изучали Коран, потом мы изучали персидскую литературу на примере сборников газелей Хафиза[792], „Калилу и Димну“[793] и ряд других классиков. Потом есть такой сборник, который называется „Чахар Китаб“. Это проза великих, так сказать, ученых богословов-поэтов, которые говорили об исламе, об основных принципах в исламе, о религиозных обрядах, вот обычно такие книги. То есть нас учили основам ислама, основам веры, без глубокого знания арабского языка».

После школы Абдуллаев продолжил образование в Государственном университете им. Ленина в Душанбе, где изучал классическую персидскую литературу. «Мы получали светское образование, — рассказывал он. — Я учился в университете, мы там учились истории религии, истории не только ислама, но истории христианства, истории иудаизма, истории других религий — буддизма, конфуцианства, так что информация была у нас намного больше, чем у этого муллы, который тоже учился, как мы, <в деревне>». К тому времени, когда Абдуллаеву довелось вести переговоры с афганцами, он сочувственно относился к недопониманию деревенских мулл. «Я знал их проблемы, — говорил он, — потому что я знал, как они учатся, и поэтому они не могли овладеть… но и были те, которые учились в Аль-Ахзаре в Египте, очень образованные люди в Кабуле, в других городах, но их было мало, конечно. Но в основном сельские муллы, <у них была> роль путеводителя, они наставляли людей на путь истины, например, помогали им выучить несколько сур, чтобы совершать молитву, и больше». Одна из самых больших проблем в исламском мире сегодня, добавил Абдуллаев, состоит в том, что в нем «очень мало образованных мулл». Но что же в действительности означает «хорошо образованный»?

Советский опыт давал возможность для переосмысления многих вещей, и не только по отношению к религии. Летом 1987 года ВЛКСМ направил в Хост переводчика Саида Каримова, о котором мы уже упоминали ранее. Двадцать лет назад Хост был гораздо больше, чем сейчас, покрыт лесами. Днем на лесистых холмах прятались снайперы, а мины были закопаны повсюду по периметру города. Хуже того, Александр Балан, советник, у которого Каримов служил переводчиком, стал вести себя самым опасным образом[794]. Каримов вспоминал, что в 1987 году жена Балана в Ленинграде подала на развод, и тот впал в уныние и перестал принимать меры предосторожности в полевых условиях. У Каримова, однако, не было выбора: приходилось повсюду следовать за советником. Обеспокоенный, он обратился к афганским коллегам,