«справедливое, божественное дело». Получив согласие старейшин, ДОМА основала первичные организации среди племен маманди и шинвари, которых она посетила в мае того же года. И «несмотря на то что эти племена освобождены полностью государством от военной службы, по 25 человек, членов ДОМА, старейшинами было направлено в действующие пограничные войска на границе с Пакистаном» — таким способом предполагалось найти замену афганским пограничникам, которые перешли в Пакистан. Гиоргадзе увидел и нечто новое: «Неослабление начатой полезной работы позволило то, что на 1 ноября от племен Маманди и Шинвар 300 молодых членов ДОМА с оружием в руках в качестве солдат пограничных войск надежно защищают границу республики».

Тем не менее обеспокоенность Гиоргадзе «границей республики» доказывала его способность мыслить только в территориальных понятиях, даже когда он находился в совершенно «до-территориальных» условиях. Подобные аналитические проблемы возникали на каждом шагу. Гиоргадзе отмечал, что всего за один календарный год число членов ДОМА увеличилось вдвое. В провинции Нангархар организация насчитывала пятьдесят пять первичных ячеек, в том числе такие, как «Домохозяйки месты Кераль-1», «Подпольная организация „Патан“» и лицей в Наранге. Все это звучало впечатляюще. Но что стояло за этими цифрами в действительности? Три года спустя другой комсомольский советник, Георгий Киреев, узнал, что в провинции было всего 10 тысяч членов НДПА, не считая тех, кто состоял на службе в армии или Царандое[752]. Не все члены ДОМА обязательно становились членами НДПА, но Гиоргадзе, похоже, заблуждался, утверждая, что только в Восточной зоне было 6400 членов молодежной организации[753].

Советская административная культура мстила своим адептам. Комсомольским советникам приходилось раз в два года составлять отчеты по 50 машинописных страниц через один интервал, в которые включались десятки статистических таблиц. Отчеты делались по единому образцу: военные и политические события, идеологическая работа, оргработа и (по желанию) подразделы о работе с пионерами и девушками — членами ДОМА. Отчет завершался разделом о развитии кадров. Подобные нормы порождали то, что советники называли «бумаготворчеством», «канцелярщиной» и «отчетностью», а чаще всего — «бюрократизмом». Теоретически в последнем разделе отчета разрешалось предлагать нововведения, но слишком строгая форма препятствовала критике «внешних» факторов, которые на самом деле играли решающую роль. Поскольку строительство социализма подразумевалось в отчетах как эндогенный фактор, в них никогда не фигурировали «экзогенные» факторы «феодальной» экономики и «племенных» отношений. Советская система, успешно связав воедино в самом СССР политику, экономику, территорию и партию, стала инертна и невосприимчива при объяснении внешних явлений.

Партийные и государственные руководители брежневской эпохи, разумеется, имели представление об этих проблемах. Как пишет Питер Ратленд, «партия обещала обеспечить СССР „ускоренное социально-экономическое развитие“» и умела «прекрасно играть на своем „научном“ подходе к социальным проблемам». Местным партийным секретарям рекомендовали переосмыслить управленческую работу, особенно в конце 1970‐х годов, когда в моду вошли «эксперименты»[754]. И все же зачастую было трудно определить, в чем именно состояли такие эксперименты. По словам Ратленда, «имелись такие примеры, как ростовский метод „работы без отстающих“; точное административное и экономическое содержание этого понятия остается неясным, сколь бы тщательно вы ни изучали многочисленные материалы, в которых с восхищением говорится о его достоинствах». Эксперименты, имитирующие рыночные механизмы, такие как так называемый «щёкинский метод», ставили под сомнение основы командной экономики. В более широком смысле, без последующего дискурсивного разделения понятий «социализм» и «застой», было трудно рассматривать проблемы как специфически советские, а не порожденные бюрократией как таковой.

Одним словом, «нереалистичные образы сохранялись потому, что здравый смысл, общие знания или полевые наблюдения утратили право их дискредитировать»[755]. «Формализм» сформировался в территориальном мире Советского Союза, где реальные фабрики занимали реальное место в пространстве, где люди действительно работали и где партийные ячейки действительно существовали. Как гордо заявляла одна из комсомольских руководительниц, на своем пике «комсомол был, я повторяю, в каждой отрасли промышленности»[756]. Виктор Стручков, работавший главным комсомольским советником в Кабуле с 1983 по 1985 год, считал, что «комсомол был мощной системой дисциплины. Нравится это кому или нет, но Советский Союз был огромной системой обработки и подготовки молодежи, без альтернативы»[757]. Но этот дискурсивный мир, «переведенный» в Афганистан, утрачивал внутреннюю связность. Слова, с помощью которых комсомольцы критиковали своих коллег из ДОМА («слабые», «инертные»), содержали в себе скрытое предположение, что ситуация улучшилась бы, если бы афганские товарищи стали «активнее». Но это было не так: улучшить ситуацию не могла ни активность, ни административный стиль комсомольского руководства. Создавалось впечатление, что дискурс «был столь полезен, столь срочно и жизненно необходим для работы системы, что ему даже не нужно было искать для себя теоретического обоснования или просто когерентной структуры»[758]. По словам Киреева, «организация становится самоцелью»[759]. Как вспоминал Абдузахир Захиров, «что-то в отношениях между государством и народом было неясно. Государство само по себе, народ сам по себе»[760].

Хитроумные афганцы временами играли на этих противоречиях. Так, например, в 1983 году комитет ДОМА в Нангархаре создал в провинции первичную организацию мулл. Гиоргадзе заполнял свои таблицы и отправлял статистику в Кабул и в Москву. Образ действий устоялся. Гиоргадзе оказывал покровительство Провинциальному комитету ДОМА, тот предоставлял ему необходимые для отчетов цифры, а местные руководители использовали ПК для каких-то нужных им скромных дел (например, для уборки мечети). Хотя советники подолгу корпели над своими отчетами, в архивах и воспоминаниях их кабульских руководителей сохранилось мало свидетельств о том, что кто-либо их действительно читал[761]. Советники на местах обменивали документы на покровительство, даже не подозревая об этом. Как в «отчетности», так и в своих отношениях с ДОМА они стремились создавать впечатление, что если к партии присоединится еще одна организация домохозяек, то будет охвачен весь народ. И все же многие из них жаловались впоследствии, что чувствовали в своей работе отсутствие «действия» и «содержания». Партнерство комсомола и ДОМА, призванное создать основы современного территориального государства, поневоле приобрело постмодернистские черты: советникам оставалось только укреплять «свое положение в обществе… исполняя определенные ритуалы», как поступают «и любые другие группы тружеников сферы дискурса — юристы, политики, журналисты»[762].

Эта негласная договоренность была явно ненадежной. Гиоргадзе приходил в отчаяние, думая, как навести порядок в провинции Кунар на пространной границе с Пакистаном, через которую «интенсивно, почти беспрепятственно проходят бандформирования»[763]. При этом у него не было недостатка в кадрах. Дауд Махмад, двадцатилетний активист ДОМА из Асадабада, учился в Ташкенте, «предан делу НПДА и