на фабрике по изготовлению фотоаппаратов. Приводится короткое интервью с человеком, представленным как Азизи Яхья, призванное показать, какова жизнь в социалистическом Афганистане. «Я благодарен за предоставленную мне возможность закончить аспирантуру в Москве, — говорит бывший машинист. — Вернувшись домой, я стану преподавателем университета». Сегодня, когда люди часто определяют себя прежде всего по признакам пола, сексуальной ориентации или модели потребления, мысль о том, что способ производства создает идентичность, может показаться не слишком очевидной. Но идея о том, что политическая идентичность так же органично «выделялась» местом, занимаемым рабочим на фабрике, как человеческий лоб выделяет пот, была аксиомой для многих марксистских теоретиков до наступления постиндустриальной эпохи.

Если европейские профсоюзные деятели сталкивались с проблемой закрытия прежних источников политической конфронтации в масштабах национального государства — угольных шахт, сталелитейных заводов и железнодорожных компаний, то в Афганистане ни одно из подобных предприятий никогда и не существовало. «Группы неработающих» составляли подавляющее большинство населения, что признали даже афганские картографы при издании первого официального атласа ДРА[742]. За исключением небольшой полосы, идущей от Кабула к Мазари-Шарифу, в стране не было массовых предприятий[743]. В Джелалабаде — городе с населением 100 тысяч человек — насчитывалось всего сто рабочих. Показанные в фильме кадры с рабочими, производящими фотоаппараты, создавали «индустриально-территориальный» образ, но это был всего лишь образ.

Таким образом, как отмечал в 1982 году еще один прибывший в Джелалабад советник, Нодар Гиоргадзе, в афганской глубинке ДОМА сталкивалась с непосильными проблемами. Даже пакистанское государство за линией Дюранда, писал он, никогда не управляло своими племенными территориями напрямую[744]. Однако вселяло надежду наследие профессора Ахундзаде: Джелалабадский ирригационный комплекс может «превратить Нангархар — пограничный с Пакистаном, в цветущий край и этим решить не только экономические задачи, но социальные и политические проблемы, и приобщить пуштунов к оседлой жизни». Если НДПА восстановит совхозы, то большая часть населения станет оседлой и законопослушной, превратится в субъект территориальной политики.

Но кто сможет организовать это население? Гиоргадзе был просто советником. Ответственность должна была взять на себя ДОМА. Гиоргадзе приложил к своему докладу 1982 года подробные характеристики руководства Джелалабадского комитета этой организации, что было тогда обычной практикой в рамках консультативной помощи ЦК ДОМА в Кабуле. Гиоргадзе хвалил своего коллегу Маазудина Хатака, двадцатилетнего секретаря Нангархарского провинциального комитета ДОМА. У Хатака было славное революционное прошлое: он «являлся членом подпольного ПК НДПА и секретарем подпольной молодежной организации. За политическую деятельность, за работу с массами и высказывания против режима Дауда, в еще несовершеннолетнем возрасте был осужден и сидел в тюрьме. Тов. Маазудин из племени пуштунов, холост, образование 12 классов, член НДПА с 14 лет, из семьи интеллигенции, родился в провинции Лагман»[745]. Важно и то, что в том же кишлаке, что и Хатак, «родились секретарь ПК НДПА Нангархара, губернатор, командир царандоя, зав. отделом народного образования пр. Нангархар». Кроме того, его уважали старейшины племени и муллы. «Тов. Маазудин скромен, смел, предан делу Саура и Советской дружбе (это чувствуется в нем на каждом шагу и искренне)». Хатак был из тех людей, которые могли объединить пуштунских левых с советским глобальным проектом. Гиоргадзе рекомендовал повысить его; он намекал, что Нангархарский комитет НДПА хочет избрать его заместителем секретаря, чтобы помогать первому секретарю, который был родом — разве это не подозрительно? — из той же деревни, что и Хатак.

Но у Хатака, по мнению Гиоргадзе, были и недостатки: «Работать с ним надо аккуратно», но Гиоргадзе оговаривался, что «практически в разных размерах эта особенность характерна всем племенам пуштунов»[746]. Такая доморощенная антропология была широко распространена среди советников, в особенности среди таджиков. Зайдулло Джунаидов так выбирал эпитеты для характеристики пуштунов: «Неуважительный… необразованный… вспыльчивый… что еще?» На вопрос о том, какой из эпитетов наиболее часто встречался в отчетах комсомольских советников, Джунаидов дал однозначный ответ: пуштуны «вспыльчивые». «Очень вспыльчивые»[747]. Преподаватель Кабульского политехнического института Мамадшо Давлатов высказался еще однозначнее: «Пуштуны — варвары»[748]. Джунаидов подчеркивал, что несмотря на то, что пуштуны находились у власти, управлять государством умели только таджики и те из пуштунов, кто воспринял персидскую культуру. По его мнению, историю Центральной Азии можно объяснить как борьбу между прогрессивной оседлой иерархической персидской культурой и неуправляемым эгалитарным пуштунским варварством. Эти замечания отражали горькую постколониальную иронию: оба они, особенно Джунаидов, были ассимилированными гражданами советской империи, и оба они много сделали для получения знаний о Центральной Азии. Однако вместо того, чтобы искать какую-либо возможность солидарности со своими «собратьями»-мусульманами, Джунаидов воспроизводил старые колониальные стереотипы о пуштунах — разрушителях государства, которыми объяснялась реакция Ульяновского в мае 1978 года на Апрельскую революцию. Однако не следует делать из носителей подобных взглядов «мальчиков для битья». Советские востоковеды, такие как Ульяновский, были достаточно мудры, чтобы напрямую препятствовать насильственному «одеревниванию» — практике, которой занимались, например, ориентировавшиеся на Советы коммунисты в Эфиопии. Афганцев считали отсталыми не только советские деятели. Джери Лейбер из Human Rights Watch вспоминала своих коллег, которые возводили хулу на афганцев, называя их варварами, которые плохо обращаются с женщинами и не имеют понятия о правах человека[749].

Комсомолу приходилось управлять, исходя из тех концептуальных инструментов, которые у него имелись. Серьезная работа началась в марте 1982 года, когда Хатак и семь членов ДОМА посетили район Шинвар, «для установления каких-либо контактов с местным населением»[750]. Гиоргадзе остался в Джелалабаде, но Хатак получил часть «советской безвозмездной помощи и подарки, присланные от комсомола Грузии». В ходе поездки завязались доверительные отношения с племенами маманди и шинвари, что позволило съездить к ним повторно в июне того же года. ПК ДОМА отправил туда «агитационный автомобиль», с радиотрансляцией и кассетами, на которых были записаны речи Бабрака Кармаля, а также с сувенирами на пионерские темы и детскими игрушками. Собрания посетили два муллы, которые, по слухам, были «известны и пользовались авторитетом в Нангархаре». Комсомольцы побывали в деревнях Азорану и Торкхам, а затем отправились в районы Назян, Лалпур и Яни Хель. «Почти везде группу принимали очень сердечно, — докладывал Гиоргадзе, — слушали концертную программу, песни, стихи, выступления руководителей партии и государства, грамотные читали газеты и листовки, охотно присутствовали и слушали выступления наших активистов на народных собраниях. В большинстве племен членов группы на ночь в гости принимали старейшины и вожди племен»[751].

Провинциальный комитет стал смелее. Он привлек больше мулл, считавших молодежную организацию, по их словам, делающей