операциям и поддержке развития сельских районов (CORDS)[39]. Внутри мы оказались перед столом, за которым сидела настоящая американская женщина-секретарь. Бедная женщина выглядела бледной и болезненной, от нее разило духами, а ее нос — нос! — был, несомненно, ее самой выдающейся чертой. Таково было наследие восемнадцати месяцев, проведенных среди смуглых и нежных женщин сельского Вьетнама. На самом деле секретарша генерала была совсем недурна собой, просто это я слишком долго пробыл в Хаунгиа.

Припоминая ту встречу, я думаю, что мы, вероятно, выглядели для этой женщины более странно, чем она для меня. Я чувствовал себя немного нелепо, входя в ее кондиционированную приемную в стальном шлеме и с винтовкой М-16 наперевес, с пленным северовьетнамцем на руках. Но нас ждали, и секретарь генерала любезно проводила нас в кабинет, объяснив, что генерала сейчас нет на месте, но он предупредил, чтобы мы его подождали. Там же лежала записка для меня от полковника Маршалла.

Просторный кабинет генерала Герберта был устлан коврами и обставлен привлекательным деревянным столом и коричневым кожаным диваном. Я предложил Ланю сесть на диван, а сам стал читать записку. Полковник поручал мне воспользоваться столом генерала и подготовить документ, в котором подводились итоги нашей работы в Хаунгиа с пленными и перебежчиками.

Пока Лань отдыхал на генеральском диване, я спешно составлял краткий отчет о нашей работе с Хай Тюа, Фитем, Хай Тьетом, Ланем и другими. Меня прервали только два раза — один раз секретарь генерала предложила нам кофе, и еще один раз какой-то несколько раздраженный подполковник, просунувший голову в дверь, указал на Ланя и спросил:

— Кто это?

Быстро поднявшись, я вежливо ответил.

— Сэр, это сержант До Ван Лань, ранее служивший в разведывательной роте 271-го отдельного полка Северного Вьетнама. Он военнопленный, находится здесь по просьбе генерала для беседы.

Взглянув на Ланя, я заметил, что он снял свои сандалии Хо Ши Мина и сидит на диване генерала на корточках босиком. Я рявкнул на него по-вьетнамски, чтобы он убрал ноги с мебели, а затем переключил свое внимание на полковника, который к этому времени уже возмутился.

— Как вы его сюда затащили? — спросил подполковник.

— Сэр, это оказалось весьма просто, — ответил я с усмешкой. Теперь это меня забавляло. — Я заехал на стоянку возле автобусной остановки, и мы просто зашли внутрь. Любезная женщина за дверью сказала, чтобы мы ждали генерала здесь.

Полковник вздрогнул.

— Вы хотите сказать, что привели в штаб пленного северовьетнамца в форме, и никто вас не остановил?

— Совершенно верно, сэр. Несколько человек таращились на него, но вы первый, кто сказал хоть слово. Но причин для беспокойства нет, — попытался я сгладить ситуацию. — Мой друг здесь совсем ручной.

Лань доброжелательно улыбнулся.

— Может быть, и так, — ответил подполковник, — но вам не следовало бы так легко сюда проникать. Это ваше оружие? — Он указал на мое снаряжение, которое лежало на стуле с прямой спинкой рядом с диваном.

— Да, сэр, и оно вычищено, — заверил я его. Покачав головой в недоумении, подполковник повернулся на пятках и, не говоря больше ни слова, вышел из комнаты. «У него будет, что рассказать в счастливый час в казарме где-нибудь в Массачусетсе», — подумал я и вернулся к письму.

Наконец прибыл генерал Герберт, и когда он вошел в комнату, я, вскочив на ноги, отдал честь, после чего представил Ланя. Генерал был крупным мужчиной, и когда они пожимали друг другу руки, возвышался над Ланем. Затем он посмотрел на меня.

— Он понимает по-английски?

— Нет, сэр, — ответил я, — но я могу переводить для вас, если хотите.

Предложив нам сесть, генерал начал задавать вопросы, охватывающие практически те же самые области, которые интересовали полковника Маршалла. Все хотели знать о тяжести долгого пути по тропе проникновения, о последствиях ударов B-52 и, прежде всего, о том, почему войска Ханоя смогли так хорошо сражаться в столь неблагоприятных условиях. Генерал также интересовался реакцией Ланя на южновьетнамское общество и его отношением к американцам. Вьетнамец нервничал и заметно трусил перед генералом, однако, когда в комнату вошел полковник Маршалл, он просветлел. Полковник спросил, не возникло ли у нас трудностей с поиском кабинета генерала, и я рассказал о нашей встрече с неизвестным подполковником. Оба офицера от души посмеялись над этим эпизодом, а генерал Герберт язвительно заметил, что людям из службы безопасности просто необходимо что-то вроде вторжения Ланя, чтобы держать их в тонусе.

Полковник Маршалл пролистал мою наспех написанную историю нашей работы в Хаунгиа и одобрительно кивнул, а затем спросил, есть ли у нас с Ланем время нанести еще один визит перед возвращением в провинцию. В Сайгоне был еще один человек, который хотел встретиться с пленным вьетнамцем — по поручению президента Никсона в Сайгоне находился господин Хуан Триппе, отставной президент компании «Пан Американ Уорлд Эйруэйз». Он остановился в «Белом доме» Командования, — гостинице для особо важных персон в центре Сайгона. Сейчас бывшему директору было за семьдесят, он жил на пенсии на Гавайях, но согласился совершить поездку во Вьетнам по поручению президента страны. Полковник Маршалл договорился о нашей встрече с ним в четыре часа дня. Я объяснил все это Ланю, который был ошеломлен перспективой встречи с посланником президента.

Поскольку до назначенной встречи оставалось еще несколько часов, мы с Ланем отправились в ресторан «Нгок Хуонг», чтобы плотно поесть. Как обычно в ранний вечер, в ресторане было много народу, поэтому нам пришлось сесть за маленький столик у тротуара. Я по возможности избегал таких открытых столиков, предпочитая обедать на небольшом балкончике в задней части ресторана. Однажды я уже совершил ошибку, сев за столик у входа, и был вынужден отбиваться от нападок чистильщиков обуви, слепых, играющих на гитаре (которые каким-то образом заметили единственного американца в этом заведении), а также от разнообразных барыг, промышляющих в самых неблагополучных районах Сайгона. Сегодня, к сожалению, у нас не было выбора.

Не успели мы присесть, как чистильщик обуви набросился на мои тропические ботинки, даже не потрудившись спросить моего согласия. Когда я напомнил ему о его манерах, он ответил, что мы должны его пожалеть, потому что он живет на улице.

— А где твои родители? — поинтересовался я.

— Оба умерли после Тет 68-го года, — ответил он, улыбнувшись, обнажив сильно пожелтевшие зубы.

— А где ты живешь на самом деле? — продолжил я.

— Здесь, там, где угодно, — ответил он, делая размашистый жест в сторону улицы.

— Сколько тебе лет? — чем внимательнее я смотрел на него, тем очевиднее становилось, что он намного старше обычного уличного чистильщика обуви.

— Мне девятнадцать,