огнестрельного оружия[638]. Его распространение имело долгосрочные социальные последствия для Османской империи. Независимо от того, дезертировали ли они или возвращались из обычно неудачной военной кампании, пехотинцы сохраняли свое оружие. Вооруженные молодые люди без будущего и с завышенными ожиданиями сулили неприятности.

В то же время губернаторы Анатолии и арабоязычных регионов вербовали стрелков в качестве наемников в частные армии. Эти люди терроризировали сельскую местность как банды преступников[639]. Анатолия и Сирия десятилетиями были охвачены мятежами и разбоем.

Международная торговля и обмен валюты привели к притоку денег в империю, что позволило лидерам повстанцев воспользоваться новыми источниками богатства – командующие армией и региональные губернаторы стали пополнять ряды наемниками, вооруженными огнестрельным оружием[640]. Мятежники сколотили огромные состояния и проложили себе путь к политической власти, подкупив чиновников[641]. Они больше походили на клиентов-мошенников, желавших получить кусок пирога. Некоторые требовали шанса вступить в профессиональную армию янычар и стать представителем военного сословия, то есть превратиться в османов. Они стремились оказаться внутри, а не снаружи, быть включенными в систему и получить безопасное и привилегированное место в обществе[642]. Таких людей ждали и награда, и наказание. Конкурируя за местную власть, другие повстанцы получили губернаторские посты от администрации Стамбула[643].

Подобный переворот был вызван изменением климата, поскольку совпал с экстремальными холодами Малого ледникового периода. Сильные снежные бури месяцами мешали передвижению и приводили к обрушению крыш, а бухта Золотой Рог замерзала[644].

Беспрецедентные погодные условия вызвали сильную засуху и неурожай, которые привели к нехватке продовольствия, голоду, болезням и массовому перемещению населения[645]. Столкнувшись с ужасными условиями, крестьяне бежали из сельской местности в городские районы, что привело к запустению деревень и усилило давление на оставшихся земледельцев, вынуждая их производить продукты питания и платить неподъемные налоги.

Восстания крестьян и местных военачальников привели к увеличению численности провинциальных гарнизонов янычар, ставших новыми центрами власти. Число вооруженных огнестрельным оружием пехотинцев утроилось, в то время как число кавалеристов сократилось вдвое. Янычарам платило жалованье центральное казначейство, но сипахи получали доход от провинциальных землевладений, гораздо менее продуктивных из-за неурожая и бегства сельского населения. Кавалеристы-сипахи больше не были самой многочисленной частью османской армии; их место заняли янычары как раз в тот момент, когда девширме, система вербовки детей, прекратила существование вместе с системой строгого обучения. Хотя сбор пожертвований остановился в середине XVII в., большое количество новообращенных в ислам в таких местах, как Крит и Трабзон, вступили в армию и немедленно начали борьбу против бывших единоверцев[646]. Религиозные перемены по-прежнему предоставляли христианам возможность интеграции и социальной мобильности в империи.

Новые центры власти также появились в столице, где наблюдался подъем семей великих визирей, таких как Кёпрюлю. Этот клан воспитывал влиятельных государственных деятелей с середины XVII по начало XVIII в. Рост политической власти семей визирей, как и появление могущественных лидеров провинциальных повстанцев и губернаторов, совпал с отказом от военной системы предоставления земель, финансировавшей кавалерию, и переходом к монетизации землевладения. Это подразумевало расширение налогового хозяйства, которое ранее было ограничено имперскими предприятиями, такими как шахты. В сельскохозяйственной форме оно оказалось вредным как для центральной казны, так и для подданных султана. Обязанные ежегодно вносить согласованную сумму дохода в имперскую казну, сборщики налогов – будь то христиане, мусульмане или евреи, назначаемые администрацией Стамбула, – эксплуатировали крестьян, чтобы максимизировать собственные доходы, требуя гораздо большую сумму, чем предписано, и прикарманивая разницу.

Чтобы создать на дополнительные средства свой центр власти в провинциях, сборщики налогов собрали армии наемников, бросившие вызов султанату.

Поскольку Стамбул утратил монополию на сбор доходов и контроль над теми, кому было поручено их извлекать, – он больше не мог просто отстранять от должности владельцев земельных наделов, как раньше, так как они находились под защитой покровителей, семей визирей, – крестьяне прибегли к сопротивлению, включая бегство и мятеж. Они не могли легко перейти от уплаты налогов продуктами к уплате наличными. Сборщиков налогов и новые мини-династии в провинциях было трудно вытеснить. Поскольку земельные наделы были преобразованы их владельцами в частную собственность и размещены вне досягаемости Стамбула, режиму все больше приходилось полагаться на сборщиков налогов, обеспечивавших материальную основу представителям власти и нуворишам. К нуворишам относились христианские и мусульманские провинциальные аристократы (аяны), чье богатство зиждилось на «обладании землей, торговле, ростовщичестве и взимании налогов»[647]. Ориентированные на рынок, сборщики налогов, торговцы и губернаторы провинций нелегально продавали товары за границу, вместо того чтобы приносить доход в имперскую казну[648].

Династия теряла не только прибыль, но и способность проводить в жизнь главную экономическую политику – обеспечение Стамбула продовольствием. Резиденция династии представляла собой огромный голодный рот, питавшийся продуктами, произведенными в обширной империи. Однако на рубеже XVII в. Измир на побережье Эгейского моря быстро расширялся[649]. Город стал важным винтиком в механизме мировой торговли, особенно удовлетворяя спрос Западной Европы (Голландии и Англии) на хлопок, обходя внутренние государственные ограничения на экспорт. Вместо того чтобы отправлять излишки в Стамбул по фиксированным ценам, местные армянские, греческие, еврейские и мусульманские торговцы получали большие деньги, переправляя региональную сельскохозяйственную продукцию в Измир и продавая ее за границу. Это означало, что режим больше не мог контролировать внутренние цены, рынки или стабильность общества. Вмешательство в рыночную деятельность было важнейшим компонентом османской политики, имевшим решающее значение для поддержания социальной иерархии.

От того, что цены больше не устанавливались центральной властью, выигрывали простолюдины и купцы. Чтобы воспрепятствовать распределению излишков товаров вне своего контроля, режим стремился подчинить экономику традиционной политической власти, и принимать все важные решения в Стамбуле, а не в провинциях. Однако столица больше не могла руководить внешней или внутренней торговлей, а также мешать росту торгового класса и появлению новых вариантов социальной мобильности[650].

В идеализированной экономической и классовой системе элита скапливал капитал для приобретения предметов роскоши и создания собственных сетей покровительства. Она действовала по образцу султанского дома, где султан был главной фигурой. Товары поступали по справедливым ценам, но при этом контролировались центральным правительством, так что дефицита не возникало. Социальный статус был гарантирован – каждый класс имел собственное место в иерархии – и простолюдины процветали. Однако к 1600 г., когда капитал устремился за пределы жестко контролируемых социальных границ, появился класс нуворишей, включавший христиан, евреев и мусульман, а также возрос оборот наличных денег. Оплата труда стала важнее покровительства. Особенно ясно это было видно на примере земельных владений, предоставленных центральным правительством. Социальные контракты менялись по мере того, как исчезала кавалерия, финансируемая за счет земельных