Что ж, Достоевского и его друзей будут судить по военно-полевому уставу. Недаром говорено, что «Россия – государство не торговое и не земледельческое, а военное и призвание его быть грозою света».

Ф.П. Толстой. Автопортрет с семьёй, 1812. Барельеф. Воск

Будущий государь (которого в молодости, однако, вовсе не готовили для этой ответственной роли) взрастал в полном согласии с указанной препозицией. «Лучшею наградою для него было, – сообщает биограф великого князя, – когда воспитатель его Ламсдорф мог ему обещать свозить его в день парада на место развода»[269]. Созерцание экзерциций приводило его в полнейший восторг. Позже он никогда не оставлял попечений о своём многочисленном войске: тем горше окажутся для него первые неудачи Крымской войны.

Ф.П. Толстой.

Натурщик, 1805

Особое рвение выказывал юный великий князь в строительном деле – может быть, тоже следуя примеру того, кто за успехи на этом поприще был удостоен эпитета «чудотворный». В детстве он обожал возводить фортификационные сооружения – даже при производстве работ, казалось бы, сугубо гражданских. «Когда Николай Павлович, – говорит М. А. Корф, – строил дачу для няни или гувернантки из стульев, земли или игрушек, то он никогда не забывал укрепить её пушками “для защиты”»[270]. Эти ребяческие забавы были высочайше поощрены: в 1817 году двадцатилетний великий князь назначается генерал-инспектором по инженерной части.

«Мы, инженеры…» – любил говаривать государь.

Император был неплохим рисовальщиком и любил собственноручно вычерчивать планы флешей, редутов и крепостей. Его гневное вопрошение («Какой дурак это чертил?») на проекте представленной Достоевским крепости, которая по причине непростительной рассеянности проектировщика была начисто лишена крепостных ворот, есть не только реакция попечительного монарха, но и техническая претензия сведущего в настоящем деле лица[271]. Так что высочайший инженер мог «узнать» Достоевского ещё до появления «Бедных людей».

Дочь вице-президента Академии художеств графа Фёдора Петровича Толстого приводит в своих воспоминаниях замечательный эпизод.

Ф.Я. Толстой.

Бой при Малом Ярославце в 1812 году

Ее отец, знаменитый рисовальщик и медальер, однажды представил государю проект медали с изображением славянского воина – для коллекции в память 1812-го года. Внимательно рассмотрев рисунок, государь заметил:

«– Послушай, Фёдор Петрович, воля твоя, а колено у твоего славянского воина повернуто неправильно!..

– Нет правильно, – с уверенностью отвечал папенька».

Чтобы доказать собственную правоту в этом эстетическом споре, государь изволил даже встать перед зеркалом в позу славянского воина.

«– Вот видишь от самого колена ты отвел ногу в сторону, а так она твердо стоять не может. Славянский воин манерничать, по-моему, не будет; он поставит ступню вот так…»

И не отрывая взгляда от зеркала, император начал двигать нижней конечностью, наглядно демонстрируя, как, по его убеждению, должен был выглядеть славянский воин. Засим Николай Павлович «присел к письменному столу и тут же на папенькином рисунке легонечко нарисовал карандашом ногу так, как ему казалось, что она будет стоять правильно».

Глубоко уязвлённый граф Фёдор Петрович, негодуя по причине того, что кто-то – пусть даже это будет сам государь! – вздумал учить его ремеслу («Да ещё рисуют на моем рисунке. Как это вежливо!»), отправился домой и заперся в кабинете. Там, раздевшись донага, граф начал принимать различные позы перед трюмо. Спустя некоторое время он смиренно потребовал у домашних баночку с лаком.

Император, увы, оказался прав. И безоговорочно признав его правоту, взыскательный художник вознамерился немедленно покрыть лаком царскую карандашную поправку – дабы в неприкосновенности донести её до восхищенного потомства.

Лаком, впрочем, покрывались все царские резолюции и пометы. С ненайденной (и, возможно, до сих пор покоящейся в архивах) высочайшей сентенцией относительно «дурака» было поступлено точно так же.

К любимому им вице-президенту Академии художеств Николай Павлович отнёсся куда снисходительнее, нежели к безвестному проектировщику крепостей. Роковое для Достоевского слово не было тут ни произнесено, ни «обессмерчено». «Скверную кличку дал мне государь», – якобы сказал будущий автор «Идиота». Прося об отставке, он, возможно, желал сохранить честь своей инженерной alma mater.

В Петропавловской крепости все ворота будут на месте.

Взойдя на престол, император не оставит заботами бывшее некогда под его управлением ведомство. И особенно – Михайловский замок, недолгое обиталище его убитого в этих стенах отца. Там нынче воспитывались юные военные инженеры.

– операция, как видим, потребовала некоторых инженерных усилий.

«Мы, инженеры…» Вспомнив позднейшую формулу, трактующую писателей нового времени в качестве инженеров человеческих душ и обратив эту явленную с державных высот метафору на нашего героя, мы могли бы – не без легкой постмодернистской усмешки – объявить его тяжбу с верховной властью предметом внутрикорпоративного спора.

В письмах к отцу, изъясняя причины, подвигнувшие его на покупку нового кивера, Достоевский устрашает родителя тем соображением, что старый казенный «мог бы броситься в глаза царю». Тем самым ненавязчиво даётся понять, что владелец кивера постоянно пребывает в поле зрения государя. Действительно, участвуя в парадах и смотрах, которыми нередко командовал сам император, юный кондуктор имел шанс привлечь внимание самодержца. Надо ли говорить, что и Достоевский при случае не мог оторвать от него глаз?

Красивейший мужчина Европы

Он видит его чуть ли не ежедневно, когда император объезжает военные лагеря под Петергофом, где проходят летнюю практику воспитанники военно-учебных заведений. По знаку государя будущие офицеры штурмуют Самсона: тем, кто сквозь бьющие струи фонтана первым достигнет верхней площадки, императрица собственноручно вручает призы. Достоевский, правда, в этих спортивных подвигах не замечен. Не могущий похвастаться ни выправкой, ни особой сноровкой, вряд ли он мог привлечь внимание тех, кто пока не подозревает о его грядущих литературных заслугах.

Император Николай Павлович

Вообще в Петергофе царь отечески надзирает за лагерной жизнью. «Его Величество, – говорит историограф Училища, – посетив раз кадетский лагерь, нашел, что кондукторы лежали в сырости и на совершенно мокрой соломе. Он приказал отправлять маленьких на ночь во дворец, а большим умывать по вечерам ноги водкою»[272]. Насчёт возможного употребления названного лекарства вовнутрь историограф умалчивает.

Мало кому доводилось наблюдать государя с непарадной, можно даже сказать, демократической стороны. Облачившись в холщовую куртку кондуктора, Николай Павлович изволит возводить учебные укрепления вместе со своими несовершеннолетними подданными. (Опять как бы оживляя в себе дремлющий дух Петра.) И не был ли Достоевский свидетелем уже совершенно домашних царских забав? «Государь, – вспоминает один из счастливцев, – играл с нами; в расстегнутом сюртуке ложился он на горку, и мы тащили его вниз или садились на него, плотно друг около друга; и он встряхивал нас, как мух». Завидовал ли автор «Подростка» в свои восемнадцать лет совсем юным кадетам, позволявшим себе эти царские фамильярности? «Любовь к себе он (государь. – И. В.) умел вселять в детях…»[273] – заключает умилённый мемуарист.

Император Николай Павлович.

Гравюра с оригинала Ф. Крюгера

С воспитанниками более зрелого возраста дело