Телефон выскользнул из руки и со звоном упал на пол, пока я лихорадочно соображала. Был ли Линкольн не в настроении сегодня утром? Казался ли более уязвимым, чем обычно? Он часами не выпускал меня из постели, поклоняясь моему телу. На моей коже остались отметины от его губ и рук. Но он вел себя тише, чем обычно. И ни разу не назвал меня хорошей девочкой.

Я вскочила с дивана и принялась расхаживать по комнате, размышляя, что следует делать, и что мне вообще сказать. Случится ли то же самое, что происходило на годовщину смерти? И действительно ли на пробежку он вышел? Или уехал на кладбище, чтобы помучить себя?

Я уже собиралась выйти на улицу и отправиться на поиски Линкольна, но услышала, как, открываясь, звякнули двери лифта. Я выбежала в коридор и почти обо всем забыла, увидев Линкольна без рубашки. Мышцы блестели от пота, а майка висела на талии, заправленная сзади в баскетбольные шорты. Прекраснее него я никого не видела. Держу пари, женщины на улицах при виде него теряли сознание. С момента нашего знакомства его волосы заметно отросли. У хоккеистов существовало какое-то суеверие, из-за которого нельзя было стричься во время победной серии, а они уже давненько не проигрывали. Отросшие волосы ему шли. Смотрелись просто идеально. Если и ходил по этой земле совершенный мужчина, то это Линкольн Дэниэлс.

Он ухмыльнулся, явно читая мои непристойные мысли, и взглядом янтарных глаз скользнул по моему телу. Однако через секунду его ухмылка поблекла, и выражение лица стало отстраненным.

– Привет, – печально пробормотала я.

Линкольн вздрогнул, услышав мой тон, и еще долго смотрел в пол, прежде чем поднять на меня глаза.

– Кто тебе сказал? – уныло спросил он, насторожившись, когда я подошла и обняла его, не обращая внимания на пот, выступивший на его коже.

– Ари написал.

Линкольн издал смешок.

– Ну еще бы. Как этот ублюдок вообще узнал твой номер телефона?

Я выдавила улыбку.

– Похоже, стащил из моего телефона, – он покачал головой, проклиная Ари себе под нос.

– Как… себя чувствуешь? – осторожно спросила я, тут же коря себя за глупый вопрос.

– Лучше, чем обычно, – признался Линкольн и прикусил нижнюю губу. – И из-за этого чувство вины грызет меня еще сильнее.

Я мгновение колебалась.

– Расскажешь мне о нем больше? Поделишься счастливыми воспоминаниями?

Линкольн склонил голову набок, задумчиво посмотрел на меня, а потом схватил за руку и повел в гостиную. Сам плюхнулся на диван, а меня притянул к себе на колени – его любимое место для меня. Линкольн глубоко вздохнул.

– Ладно. Есть из чего выбрать, – ненадолго он задумался. – Однажды мы решили отправиться в поход, захотели поймать рыбу на ужин. Проблема была в том, что мы ничего не знали о рыбалке или о том, как разбивать лагерь. Мы же были сыновьями миллиардера, ненавидевшего природу. Целый день провели тогда у озера, но так ничего и не поймали. Уже собирались сдаться, но Тайлер решил предпринять последнюю попытку. Он забросил леску, но она за что-то зацепилась, и, когда брат потянул за нее, все закончилось тем, что он упал в воду. И, конечно, Тайлер был счастливчиком, потому что как раз в тот момент мимо проплывала огромная рыба, и ему каким-то образом удалось поймать ее, ударив камнем. Я никогда не видел ничего подобного, – он усмехнулся. – Однако мы вернулись к нашей попытке разбить импровизированный лагерь. И поняли, что никто из нас двоих не умел разводить костер. Так что в конце концов мы просто забили на все и заказали пиццу, как избалованные богатые дети, которыми и были.

Я засмеялась, и по лицу Линкольна скользнула тень улыбки. Я тоже заулыбалась, проникнувшись теплым воспоминанием.

– Люблю твои истории, – сказала я.

– У Тайлера была способность превращать даже самые незначительные события в чертовски веселые. Он еще так забавно смеялся, и от его смеха в комнате становилось светлее. Он всегда знал, как заставить людей чувствовать себя особенными.

– Ты такой же, – пробормотала я. – Только я бы назвала твой смех сексуальным, а не забавным.

Линкольн скорчил гримасу, как будто не поверил, но через секунду он тихо усмехнулся.

– Был еще один случай. Некоторые дети в школе вели себя со мной как придурки. И Тайлер отвез меня как-то на проходившую неподалеку ярмарку, чтобы помочь мне развеяться. Мы прокатились на каждом аттракционе, и к тому же объелись вредной едой. В общем, меня вырвало прямо у него в машине… А брат просто рассмеялся. Он совсем не злился. Просто радовался, что мне стало лучше.

По щеке Линкольна скатилась слеза.

Я улыбнулась воспоминанию, испытывая тоску по тому, чего никогда не испытывала.

– Похоже, Тайлер сильно тебя любил, – тихо сказала я.

– Сильно. Наверное, только он и любил меня, – пробормотал Линкольн, его голос переполняли эмоции. Он повернулся, чтобы глянуть на меня. – Я чертовски сильно по нему скучаю.

Я положила голову на плечо Линкольна, оплакивая его брата. Жизнь и правда бывала чертовски несправедливой.

– Как ты, наверное, догадываешься, у меня не так много замечательных воспоминаний о маме, – прошептала я немного позже.

Линкольн вздрогнул всем телом. Обычно я не говорила о своей матери. Но мне захотелось поделиться с ним. Он заслужил это признание, учитывая, как сам открыто говорил о своей боли.

– Но горе все еще иногда накатывает волнами, понимаешь? И злость тоже. Хотя она и не могла стать той, кем я хотела ее видеть… в ком нуждалась… Она все еще была моей мамой. И, возможно, делала все, что могла, и мне просто нужно принять это. В общем, я пытаюсь сказать, что иногда, когда мне настолько больно, что трудно дышать, я посылаю ей свет.

– Посылаешь ей… свет? – переспросил Линкольн, явно сбитый с толку.

Я кивнула, уткнувшись ему в шею.

– Я думаю о самых счастливых моментах и представляю, как отправляю их ей, где бы она ни была. И когда мне больно, я посылаю ей свет. Я говорю ей: «Надеюсь, ты счастлива… Я люблю тебя… Я тебя прощаю». А потом высвобождаю все эмоции, которые испытываю в этот момент, и посылаю их ей.

Я посмотрела на Линкольна. Он задумчиво глядел в потолок.

– Думаю, может, и тебе стоит послать Тайлеру свет. Поговорить с ним. Скажи ему, как ты надеешься, что он счастлив, и что ты любишь его, и тогда… ты сможешь простить себя.

Молчание оглушало. Наблюдать за лицом Линкольна было все равно, что следить