мы можем перейти этот мост, когда дойдем до него.

Мы. Мне удается слабо рассмеяться.

– Да.

– Хотите, я отведу вас в реанимацию прямо сейчас?

Пока мы идем по этим знакомым коридорам, я задаюсь вопросом, захочет ли Керри вообще меня видеть. Но ее родители и сестра в отпуске на Канарах, так что либо я, либо никто, хотя, полагаю, у нее будет постоянный поток друзей с работы, как только ее переведут в палату.

Медсестра отходит в сторону, когда я подхожу к кровати. Лицо Керри без макияжа напоминает мне о том, как я впервые увидел эту девчонку на следующий день после нашего с мамой переезда в бунгало. Ее сестра облила нас из шланга, а Керри вытерла нас и нашла две упаковки Wagon Wheels, и это было так замечательно…

– Привет, – я целую ее в лоб. От нее пахнет операционной, но за этим запахом я буквально чувствую привкус кокосового масла для загара на тропическом солнце и теплого ПВХ, из которого сделан детский бассейн Смитов…

– Я проделала весь этот путь до вашей больницы, чтобы рассказать тебе о ребенке, – говорит она хриплым после интубации голосом. – Как только сама поняла – сразу приехала.

Ребенок? В моих мыслях это не ребенок, это – угроза ее жизни. Возможно, в ближайшие дни я посмотрю на это совсем по-другому и стану скорбеть, но пока…

– Не волнуйся. Все будет хорошо, ты…

– Кто эта Мария?

– Нам не стоит выяснять это сейчас. Ты ведь только что пришла в себя.

Ее глаза пристально смотрят на меня.

– Я не настолько одурманена. И это не значит, что я собираюсь забыть.

Я подхожу еще ближе, чтобы люди не могли нас подслушать.

– Мария – моя подруга из «Анонимных наркоманов».

– Не думала, что у тебя есть друзья.

Ох. Я не отвечаю.

Керри морщится, хотя не думаю, что она сейчас может испытывать физическую боль.

– Ты любишь ее, Тим?

Вопрос задан слишком внезапно и слишком прямолинейно. У меня нет времени придумывать ложь.

– Я не знаю.

Керри закрывает глаза, и я надеюсь, что она снова погрузилась в сон. Но когда она снова открывает их, они полны упрека.

– Я… Я не изменял тебе, Керри, поверь. Мы, возможно, были близки к этому, но ничего подобного не произошло.

Пока.

С тех пор как я встретил Марию в феврале, я обманывал себя, что мы сблизились из-за былых наших пристрастий или общей приверженности борьбе с ними. Но когда я с ней, все кажется четким и ясным, чего никогда не помогали достичь запасы наркотиков Уилкокса и Джоэла. С ней я чувствую (может быть, впервые в жизни), что быть собой – это нормально.

– Почему ты отправился к ней после того, как все пошло не так, а не вернулся домой, ко мне?

– Пожалуйста, Керри.

– Не смей обманывать больную женщину, Тим. Я могу умереть, и что ты тогда почувствуешь?

– Ты не умрешь… Хорошо. Я пошел к Марии, потому что не хотел снова разочаровывать тебя, – осторожно говорю я, наблюдая за ее лицом.

Она молчит в ответ, и я добавляю:

– Когда я вижу твое выражение лица после очередной моей неудачи, я чувствую себя невыносимо.

– А Мария любит тебя таким, какой ты есть, так, что ли?

– Я не знаю насчет любви, но… она поняла меня задолго до того, как узнала, что я будущий врач, и не принялась тут же неистово заботиться о том, чтобы я им непременно стал.

– Это несправедливо. Я лишь хотела помочь тебе стать тем, кем ты всегда хотел, Тим.

Она права. До Марии у меня не хватало смелости сказать кому-нибудь прямо, что мне не нужна медицина.

Санитар входит в двойные двери, готовый перевезти ее в палату. Он кашляет.

– Готовы к грохоту? Мы отправляемся в гинекологию!

Медсестра готовит капельницу и мониторы к перемещению, и я собираюсь с ними.

– Иди домой, Тим. Ты выглядишь измотанным, а мне определенно нужно поспать. Приходи завтра. Тогда ты мне понадобишься.

Я подумываю о том, чтобы поспорить, но по лицу Керри вижу, что в этом нет смысла. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в губы, но она отворачивается, так что вместо этого мои губы касаются ее щеки.

Дом перестал казаться домом с тех пор, как умерла мама, и, когда я открываю входную дверь в коридор, полный фотографий, я ощущаю тоску по минимализму квартиры Марии. Я вешаю пальто и вижу, что на календаре «Шотландские озера и замки» за 2005 год все еще туманные виды июля прошлого года, потому что ни Керри, ни я не придали значения тому, что страницу нужно перелистнуть.

Я принимаю душ, наливаю себе большую порцию бренди и быстро опрокидываю ее, чтобы шероховатость не задерживалась слишком долго в моем горле. Я принимаю ванну с любимым маминым маслом для ванн Fenjal, потому что какая-то часть меня хочет высказать все это наедине.

Я знаю, что это все моя вина. Я позволил себе потерять маму. Миссис Ломас, которую я чуть не убил своей глупой ошибкой. Мою карьеру. Мое будущее.

Наш брак.

Нашего ребенка.

Я должен был стать великим.

Дом будит меня знакомыми звуками. Отопление поскрипывает, почта шепчет в почтовом ящике. Я звоню в больницу: Керри провела спокойную ночь. Я набираю ее родителей и сообщаю им новости, прежде чем отправить сообщение ей. Не получив ответа, я вспоминаю, что принес ее телефон домой, чтобы подзарядить. Когда он снова включается, на экране загораются обеспокоенные сообщения от ее коллег.

Я должен позвонить Джоэлу.

Он хотел бы знать, что она больна, потому что… что ж, ты действительно хочешь знать подобное, когда любишь кого-то.

Я не могу точно определить момент, когда до меня дошло, что именно они чувствовали друг к другу. Это было определенно до свадьбы ее сестры и поцелуя, который я видел через эркер того большого желтого дома. Того поцелуя, которого (я позволил им убедить себя) будто бы и не было.

Даже кто-то с моим сниженным уровнем эмпатии не мог игнорировать гудение, жужжание и потрескивание, которые заполняли пространство, когда эти двое были вместе, в одном помещении. Это было как нестабильный и смертельно опасный ток.

Что касается того, что произошло дальше… Обвинить Джоэла в наших трудностях – легче легкого, но это значило бы отрицать собственную вину. Я позволил Керри спасти меня, не задаваясь вопросом, что это сделает с ней. Я позволял себе игнорировать знаки.

Когда в январе прибыла посылка, я сразу понял, что она от Джоэла: я узнал его странный, паучий почерк.

Я спрятал посылку и два письма, которые последовали за ней, хотя и не открывал их. У меня есть хоть какое-то достоинство. Я думаю, что после этого он сдался, хотя, возможно, одно из посланий все же проскользнуло сквозь сеть.

Пошел он.

Я хожу по дому, собираю вещи, чтобы отвезти их Керри в больницу. Потом запускаю стирку, убираю на кухне.

Но я не могу забыть о Джоэле.

Его номер все еще забит в моем телефоне; предполагаю, что он не менял его с тех пор, как был моим поставщиком.

«Джоэл, Керри в больнице. С ней все в порядке. Ей сделали небольшую операцию, все прошло хорошо. Она не просила меня говорить тебе, и я не знаю, общаетесь ли вы вообще, но я подумал, что ты должен знать. Отделение Брансуик. Я думаю, она будет там еще несколько дней. Тим».

Ответ приходит почти мгновенно.

«Спасибо».

Я выхожу в коридор и забираю почту. Для меня есть письмо с просьбой при первой же возможности позвонить в отдел кадров по поводу дисциплинарного слушания.

Единственное, в чем я уверен, так это в том, что я никогда туда не вернусь.

Под рекламным мусором в почтовом ящике есть два письма для Керри, оба с франкировкой НСЗ. Первое пришло из больницы, которую она посетила два дня назад (это совсем недавно, а кажется, будто прошло несколько месяцев), и тонкость белого конверта красноречиво говорит об отказе, как она и предсказывала.

Такое известие может подождать.

Но другое письмо (крафт-пакет формата А4) имеет вес, который мог бы сложиться из формуляров проживания, медицинских и персональных анкет, и… на нем почтовый индекс Лондона.

Я надеваю кроссовки, проверяю, есть ли у меня ключи, и выбегаю из дома. Снаружи холодно и туманно, и я почти разворачиваюсь, чтобы схватить