возможность. Думаю, все прошло хорошо. Немного более олдскульно, чем два других, но ничего такого, с чем я бы не справилась. За исключением того, что сейчас предстоит пройти через какое-то ужасное чаепитие. Надеюсь, там достаточно просто не пролить на кого-нибудь кипяток, но кто знает? Поговорим позже».

Тима нет дома уже две недели, и я скучаю по нему, однако ничего не поделаешь. Он на полпути к своей второй смене в гастрохирургии, и часы работы настолько безумны, что теперь он остается в арендованной квартире, когда дежурит ночами в течение нескольких дней. Ехать домой попросту неразумно.

Может быть, именно поэтому я до сих пор не чувствую себя замужем. Смерть Элейн всего через несколько дней после венчания означала, что мы провели наш медовый месяц под эгидой ее похорон. Затем у Тима началась интернатура, а я вернулась к работе.

По крайней мере у меня была передышка, чтобы оплакать ее. Когда его нет в бунгало, я нахожу что-то вроде успокоения в одиночестве, сортируя скудные вещи Элейн по кучам: хранение, благотворительный магазин, мусор. У Тима не было времени сделать это, а когда мы проводим выходные вместе, он будто бы в прострации. Однако я хочу верить, что он не вернулся к таблеткам и белому порошку…

– Мисс Смит!

Я поворачиваюсь на голос, уже зная, что он принадлежит мистеру Ньюкомбу, хирургу, возглавляющему комиссию. Моя улыбка гаснет, когда он многозначительно смотрит на мой безымянный палец.

– Хотя, если я не ошибаюсь, это говорит о том, что вы вовсе не мисс?

Я киваю:

– Хорошо подмечено! Я вышла замуж в августе прошлого года. Мой муж только начал обучение в интернатуре в Морском благочинии.

– Невозможно все время выигрывать, да? – произносит он, и я не могу понять, имеет ли он в виду мой брак или тот факт, что место обучения Тима считается захолустьем. – Что вы будете?

Я прошу черный кофе, задаваясь вопросом, не следовало ли мне предложить сделать его самой. Через его плечо я вижу, как другие кандидаты собираются в стайку, готовые произвести на него впечатление.

Он протягивает мне чашку. Ему, вероятно, за пятьдесят, и вокруг него аура серебристого лиса, ухоженного и дорогого. Он не поделился своей специализацией, хотя я запросто могу предположить, что он кто-то типа частного гинеколога.

– Итак, интересный путь вы выбрали в медицине, миссис…

– Моя фамилия в браке Палмер. Но я очень привязана к своей девичьей фамилии, так как прожила с ней большую часть своей жизни.

– А ваш муж? Как долго вы вместе?

Моя улыбка слабеет.

– Мы со школы были друзьями, а за последние несколько лет это переросло в нечто большее.

– Как мило, – говорит он. – А дети?

Я качаю головой.

– Нет.

Выражение его лица не меняется. Я догадываюсь, что в его багаже, должно быть, десятилетия практики, поэтому мимика не зависит от того, сообщает он хорошие или плохие новости.

– Итак, вам будет чуть за тридцать, когда вы доживете до первого года интернатуры, если начнете заниматься медициной в сентябре этого года, я прав?

Кажется, я сдавала выпускной экзамен по математике, так что, как ни странно, способна это подсчитать.

– На самом деле мне будет всего тридцать.

– Вам будет чуть за тридцать, как я уже сказал. Есть много счастливых пар врачей, хотя в основном они начинали в одно и то же время, так что к тому моменту, когда биологические часы начинают тикать, женщина уже на пути к обучению на врача общей практики. Вы берете это на себя! – он смеется, как будто мы разделяем эту шутку.

Я понятия не имею, как реагировать. Поднимать этот вопрос в рамках интервью – незаконно, но вне собеседования это недоказуемо, его слово против моего.

Должна ли я солгать ему, что бесплодна?

– Вообще-то, я не хочу детей. Я счастлива оставаться тетушкой.

Когда я произношу эти слова, мне приходит в голову, что они вполне могут быть правдой.

– Вы молодец, миссис Палмер. А ваш муж?

– Он невероятно поддерживает меня. Так же и я относилась к нему на протяжении всего его обучения. Теперь моя очередь.

Мистер Ньюкомб замолкает, и пара выпускниц Sixth Form набрасывается на него, а кофе на вкус одновременно горький и несвежий. У меня такое чувство, что, независимо от моих ответов, собеседование, вероятно, было пустой тратой времени, и теперь у меня осталось всего два шанса получить то, чего я хочу.

В поезде по дороге домой во мне кипит гнев из-за того, как хирург отчислил меня.

И все же, несмотря на то что мне ненавистен его откровенный сексизм, я не могу не задаться вопросом, почему мы с Тимом никогда не обсуждали тему детей. Когда мы еще учились в школе, мы говорили о противостоянии природы и воспитания и биологических императивах, которые заставляли разные виды хотеть размножаться. С тех пор как он начал свое обучение, он рассказывал мне о случаях, связанных с младенцами и маленькими детьми, и о родах, которые он наблюдал во время курса акушерства и гинекологии, включая случай со страдающим от неонатального абстинентного синдрома крошечным недоношенным мальчиком, который, казалось, особенно сильно впечатлил его.

Я не могу представить Тима в роли отца. Это кажется слишком запутанным, слишком рискованным, полным неопределенности. И хотя я не виню его за его трудности с эмпатией, смогла бы я компенсировать это, будь у нас ребенок?

Так или иначе, он был бы лучшим отцом, чем Джоэл…

Я не могу сдержать воспоминания о том моменте в грязном пабе, когда поняла, каким куском дерьма на самом деле был Джоэл.

Я счастлива с Тимом. Наши отношения, вероятно, лучше, чем когда-либо были. Я наблюдала, как сильно он изменился, заботясь о своей матери, и я не жалею, что вышла за него замуж. Мы сделали правильный для нас обоих выбор.

Я захожу в бунгало, всегда наполовину ожидая услышать «Привет!» от Элейн.

Я наклоняюсь, чтобы поднять почту: счета и еще больше счетов. Я думаю, нам следует продать дом, погасить долги, может быть, купить квартирку поменьше, но в этом нет смысла, пока мы не узнаем, есть ли у меня место в медицинской школе – и в какой. Просмотрев конверты, я обнаруживаю, что последний адресован мне с пометкой НСЗ, и на мгновение мне кажется, что каким-то образом сегодняшняя комиссия, проводившая собеседование, сговорилась, чтобы письменный отказ пришел даже быстрее, чем я успею вернуться.[68]

Мое сердце сжимается еще сильнее, когда я понимаю, что это, должно быть, ответ на один из двух других моих запросов. Конверт недостаточно толстый, чтобы там были хорошие новости.

Я испытываю разочарование, похожее на волну физической боли. На бумаге у меня есть все, о чем они просят. Я так чертовски много работала! Когда я провалилась в первый раз, я знала, что мои оценки не были результатом моей некомпетентности, а итогом того, что я сделала или не сделала. Годы, прошедшие с тех пор по настоящее время, были тяжелыми, но впереди все еще маячило обещание чего-то лучшего. У меня было, как любили говорить все учителя, все время мира.

Вот только теперь мисс стала миссис. И, возможно, я обманывала себя, веря, что когда-нибудь стану доктором.

6 февраля 2006

44. Тим

Горе обнажило меня, словно учебный труп на столе.

Так много вещей могут сбить меня с толку: неожиданно добрый пациент, воспоминание, вызванное запахом яблочной начинки в столовой. Прошло шесть месяцев с тех пор, как умерла мама, а я начал свое базовое обучение в интернатуре, но взлеты и падения все еще намного более драматичны, чем те, которые я вызывал при помощи препаратов.

– Хорошо, а кровати четыре и шесть стабильны?

Я киваю Кристи, врачу, который заступает на ночную смену.

– Да, хотя после тех суток, что у нас были, ты, возможно, захочешь держать пальцы скрещенными.

Сегодня умерли два пациента: один – ожидаемо, другой – нет. Последним был парень лет пятидесяти, которого рак печени лишил всего, кроме обаяния. Он мне нравился.

– Ты выглядишь разбитым.

Я пожимаю плечами. В палате нельзя выказывать слабость. Мое детство было идеальной тренировкой этого. Я научился притворяться, что все