Когда появляется медсестра, чтобы проверить лекарства и обсудить мамин распорядок дня, мы с Керри направляемся в сад. Она обнимает меня за плечи. Я подаюсь к ней.

Когда мы впервые снова сблизились, я волновался, что она притворяется ради моей матери, но теперь это выглядит естественно. Мы даже начали заниматься любовью, и это случается даже чаще, чем когда мы сошлись в подростковом возрасте. Керри не притворяется. По крайней мере я надеюсь, что это не так…

Близость создала своего рода петлю положительной обратной связи: чем больше мы вместе, тем лучше мы себя чувствуем. Возможно, действует окситоцин.

– Я тут подумала… – начинает Керри.

Я чуть отстраняюсь, чтобы посмотреть на нее. Когда она успела постричься? Она всегда была хорошенькой – несоответствие в нашей привлекательности, возможно, было уравновешено моим умом и потенциалом заработка. Но сейчас она выглядит прекрасно.

Окситоцин или реальность? Смогу ли я когда-нибудь заметить разницу?

– Думать опасно, – пытаюсь пошутить я.

– О твоей маме и о нас.

Я понятия не имею, что будет дальше, поэтому жду.

– Ты теперь другой, Тим. Эта трагедия… это изменило тебя.

Я подыскиваю слова, чтобы подчеркнуть серьезность, которую слышу в ее голосе. Я боюсь того, что она может со мной сделать, у меня не осталось никаких резервов.

– Не перебивай, – предупреждает она, хотя я не сказал ни слова. Как она может так хорошо читать меня, а я совсем не могу читать ее?

Я подношу палец к губам, давая понять, что буду молчать. Рядом с жасмином есть скамейка, и Керри идет к ней. Когда мы садимся, я чувствую тепло дерева через ткань своих джинсов. Слабый аромат тикового дерева напоминает мне о чем-то…

Из Индии.

– Я подумала, что, возможно, мы могли бы пожениться.

Мое тело дергается. Словно она не предложение мне сделала, а применила дефибриллятор.

– Не шути такими вещами, – бормочу я.

– А я и не шучу. Я изучила этот вопрос. Люди могут жениться в хосписах, обычно это пациенты, но, если бы это сделали мы, твоя мама смогла бы присутствовать.

Я позволяю себе представить, что стою в этом саду в костюме, Керри в платье – я вижу ее в том же платье, в котором она была на нашем первом настоящем свидании: платье-русалка. Я знаю, что оно все еще висит в нашем гардеробе и что у нее точно такой же размер, как и пять лет назад.

Обычно мне трудно что-то вообразить, а сейчас это представляется так реалистично: не только Керри в роли невесты, но и царственная мама в инвалидном кресле. Никто из моих приятелей не смог бы присутствовать – тот же Уилкокс находится на семейной вилле недалеко от Канн, – однако в принципе это не так уж плохо. Я всегда боялся, что люди поймут, как мало у меня друзей… все идеально, за исключением одной вещи.

– Тебе не нужно этого делать, Керри. Если это только потому, что она умирает…

Она глубоко вздыхает.

– Дело не только в этом. Я вижу тебя яснее, чем в ту пору, когда мы были подростками. И тот, кого я вижу – хороший человек, который становится лучше с каждым днем.

На все приготовления уходит десять дней.

Этот импульс придает хоспису атмосферу карнавала. Шеф-повар составил меню со всеми любимыми блюдами мамы, и кто-то заказал ящик Irn Bru[67], чтобы отпраздновать в шотландских традициях.

Я отправил Уилкоксу электронное письмо, но, как я и предсказывал, он не сможет вернуться, поэтому отец Керри берет на себя роль шафера.

Он ведет меня в Moss Bros. У меня настолько средний рост, что я понимаю: десятки предыдущих женихов примеряли тот же самый костюм. Когда я надеваю его, до меня доходит, что, по статистике, половина этих мужчин уже разведена, но, прежде чем я успеваю задуматься об этом, он убеждает меня купить в магазине в Lanes шелковый носовой платок и галстук в тон. На нем изображен анатомический рисунок сердца, выполненный страстным красным цветом.

Свадьба завтра, и, хотя по традиции нам, вероятно, следует провести сегодняшний вечер порознь, мы с Керри оба находимся в хосписе. Оранжевый закатный свет падает на кровать, но не добавляет красок маминому лицу. Судя по изменениям, которые потребовались в назначаемых ей лекарствах, и по выражению ее лица, когда она думает, что я не вижу, ясно, что хуже ей становится быстрее, чем мы рассчитывали.

Во вторник я даже засомневался, что мама доживет до свадьбы. Часть меня хочет остаться рядом с ней сегодня вечером именно из-за этого – на всякий случай. Но если Смерть действительно похлопает ее по плечу, я думаю, мама сразу же пошлет ее подальше, потому что сейчас не время. И даже Смерть не посмеет спорить с моей матерью.

Что-то разбудило ее. Она кивает.

– А вот и вы оба. Хорошо. Мне нужно с вами поговорить, и это серьезно.

Мы знаем ее похоронные планы вплоть до последнего цветка. Трудно представить, что еще можно обсудить.

– Мы слушаем, – говорит Керри.

– То, что ты сделала для меня, выше всяких похвал, – мамин голос мягкий и хриплый, но ее акцент становится сильнее, потому что она устала или накачана наркотиками. Прямо сейчас это настоящая жительница Глазго, каковую ее мать (настоящий сноб!) настойчиво пыталась выбить из дочери линейкой. – Но я должна знать, что ты делаешь это не только ради меня.

– Мама… – начинаю я, глядя на Керри в поисках поддержки.

Пауза.

– Керри? – нарушает тишину мама. – Послушай, я всегда хотела увидеть вас вместе, это ни для кого не секрет. Но ты не обязана проходить через это, пока не будешь совершенно уверена, что Тим – тот мужчина, который тебе нужен. Иначе я стану преследовать тебя!

Я думаю о том, что она сказала во время ланча в Альфристоне, о том, что я ничто без Керри. Смягчилась ли мама – или теперь она больше думает обо мне?

Пока сохраняется тишина, страх окутывает меня, точно дым.

– Мам, ты не возражаешь, если мы выйдем и поговорим наедине?

Керри поднимает руку.

– Нет, Тим, все в порядке, – ее взгляд прикован к моей матери, так что я вообще не могу читать по ее глазам. – Элейн, ты знаешь, что у нас с Тимом были свои взлеты и падения. Живя с нами в одном доме, ты вряд ли могла не заметить наши трудные времена. Мы отдалились друг от друга, но теперь снова срослись. Теперь я вижу, что любовь – это не большие драмы или ежечасные пылкие признания. Это то, что мы делаем каждый день друг для друга, маленькие проявления доброты. Мы доверяем друг другу. Неприятных сюрпризов больше нет. Только хорошие, например, то, как он изменился, когда ты заболела.

Мое сердце замирает. Все будет хорошо.

Мама все еще хмурится.

– Он хороший мальчик. В основном. Но я не слышу особой страсти, девочка. Ты уверена, что не пожалеешь?

Зачем давить на нее, мам? Я раздосадован из-за того, что она облегчила Керри задачу отменить все это. Она должна ставить на первое место меня!

Керри качает головой.

– Мы с Тимом оба знаем по нашей работе, что никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. То, что случилось с тобой, тоже доказывает это. Но мы с Тимом счастливее вместе, чем порознь.

Она вообще не ответила на мамин вопрос.

Та закрывает глаза, и мне начинает казаться, что она заснула. Однако она резко открывает их.

– Этого достаточно?

– Для меня – да, – Керри протягивает руку, чтобы взять мою. – И если этого будет достаточно и для Тима…

Я отвечаю «да».

Я снова говорю «да» на следующий день, и все происходит именно так, как я себе представлял.

Лучше! Потому что я знаю, как мне повезло, что это вообще происходит.

Три дня спустя я сижу у маминой постели, а промежутки между ее вдохами становятся все больше и больше, и я говорю ей, что она может уйти. Не знаю, слышит ли она меня, но примерно через час после этого ожидание следующего вдоха длится и длится, пока я не осознаю, что она ушла.

Какое-то время я никого не зову в комнату.