Я выдавливаю полуулыбку ради Кристи и, неся коробку со своими вещами, спускаюсь в лифте, затем иду по коридору и через черный ход – тем же путем, которым я шел домой одиннадцать часов назад. В тот же самый момент миссис Ломас, должно быть, принимала препарат, который ее организм ночью отторгнет, а случившийся вследствие этого шок может привести к повреждению ее органов в качестве сопутствующего ущерба.

Когда я возвращаюсь в свою берлогу, еще даже не совсем светло, а шторы в спальне моей хозяйки задернуты. Я на цыпочках вхожу в квартиру, укладываю сумку, оставляю записку и беру такси до вокзала.

Я должен позвонить Керри прямо сейчас. Я достаю телефон и уже готов набрать номер… Но не в силах этого сделать. Мне невыносимо слышать ее голос, когда она поймет, что это конец, что она так много отдала ради того, кто никогда этого не заслуживал.

Единственное утешение – моя мать этого не узнает.

Садясь в поезд до Брайтона, я отправляю сообщение. Ответ приходит немедленно:

«ПРИЕЗЖАЙ. ЧТО БЫ ЭТО НИ БЫЛО, ВСЕ МОЖНО ИСПРАВИТЬ. ХХХ»[69]

7 февраля 2006 года

45. Керри

Я просыпаюсь с чувством тошноты, вспоминая, что произошло на моем вчерашнем собеседовании. Я жду, когда она пройдет, но вместо этого она продолжает нарастать, и я бросаюсь в ванную, чтобы меня вырвало.

Я не чувствую себя лучше.

Нажимая слив, я замечаю расческу Элейн, которая упала за раковину. Она старомодная, с черной ручкой и розовым мягким основанием, пронизанным щетинками. Между ними вьются и завязываются узелками тонкие белые волоски. Она сохранила большую часть своих волос до самого конца. При взгляде сверху было видно, как красиво они завивались, напоминая безе.

– Что мне делать, если после всего я не смогу стать врачом, Элейн? Что, черт возьми, мне делать?!

Закрыв глаза, я почти могу представить ее там, в дверном проеме, и она что-то говорит одними губами, но я не могу расслышать, что именно.

Галлюцинации? Здорово! Со мной явно что-то не так, даже если не учитывать стремительно уменьшающиеся шансы поступить в медицинский колледж. По крайней мере я не на дежурстве.

Тошнота подступает снова, и на этот раз меня тошнит намного, намного дольше. Я встаю, роюсь в шкафчике в ванной в поисках пакетика диоралита и высыпаю содержимое в стакан для зубных щеток, внезапно слишком уставшая, чтобы пойти на кухню за чашкой. Я пытаюсь проглотить солоновато-сладкую жидкость и замечаю свое отражение в зеркале.

Какое-то мгновение я не узнаю себя, мои глаза широко раскрыты, а кожа смертельно бледна.

Но дело не в этом, а в чем-то другом.

Рвотные позывы на этот раз настолько сильные, что я не могу отдышаться.

Поскольку понимаю: воображаемая Элейн пыталась мне сказать нечто, о чем я, должно быть, подсознательно догадывалась, однако не смела признаться себе вслух.

Я сажусь в поезд, зная, что не смогу дождаться выходных, чтобы поговорить с Тимом. Телефон – тоже не вариант. Тим теперь стал умнее, благодаря моим урокам эмпатии. Обычно он в состоянии найти правильные слова. Но его лицо не может лгать, и мне нужно быть с ним, чтобы знать, что он на самом деле чувствует.

Когда я использовала тест-палочку, которую купила в аптеке у Семи Циферблатов, это напомнило клише из мыльной оперы. Безответственная женщина, нежеланная беременность.[70]

Однако я не безответственная. У меня стоит внутриматочная спираль, хотя, видит бог, за последние пару лет у меня были времена, когда я задавалась вопросом, ради чего я беспокоюсь? Ведь на самом деле у меня давно не было никакого секса.

Все изменилось, когда Элейн сказала Тиму, что умирает. Когда она исчезла, мы снова стали нуждаться друг в друге, чтобы утешиться и доказать, что мы живы.

В последний раз мы занимались любовью в канун Нового года. Мы отпраздновали выживание в уходящем году и как отдельные люди, и как пара. Когда над городом взорвался фейерверк, он прильнул ко мне, и я любила его.

Я люблю его.

Он мой муж.

Поезд слишком переполнен, но есть мать с крошечным ребенком, сидящая по диагонали через проход. Сейчас я смотрю на них так же пристально, как Мэрилин в ту пору, когда демонстрировала свой обычный уровень нетерпения, потому что не могла забеременеть целых два месяца.

Но я не смотрю жадными глазами на ребенка, я изучаю его мать. Да, она выглядит усталой, но не подавленной. Детские принадлежности, которые она взяла в дорогу, кажутся вполне постижимыми и управляемыми, и она все еще выглядит способной к разговору.

Возможно, позволить этому случиться было бы не самым худшим вариантом, особенно если я не собираюсь становиться врачом. Я могла бы остаться в службе «Скорой помощи», работать неполный день, может быть, разделить уход за детьми с Мэрилин.

Поезд подъезжает к станции, и женщина выходит. Есть еще около двадцати остановок, прежде чем я доберусь до Тима.

Вот тогда все станет по-настоящему. Когда я увижу выражение его лица, это скажет мне, можем ли мы это сделать вместе.

Хотя, если разобраться, это то, что мы уже сделали.

Больница – лишь малая часть территории округа, и все же я не могу найти своего мужа.

– Он должен быть на смене, – говорю я медсестре, как только добираюсь до отделения гастроэнтерологии.

Она качает головой.

– Я ничего не знаю об этом.

Позади нее младший врач, сидящий за компьютером, отрывается от работы и поднимает глаза. Он на мгновение встречается со мной взглядом, прежде чем поспешно вернуться к тому, чем занимался.

– Что происходит?

Никто не отвечает.

Я не знаю, что не так, но тревожное чувство в животе подсказывает мне – что-то точно не так.

– Он болен? Скажите же что-нибудь, потому что прямо сейчас я боюсь худшего.

Снова принимает наркотики? После всего, через что он заставил меня пройти…

Медсестра вздыхает.

– Комната родственников вон там. Я посмотрю, смогу ли я найти регистратора.

Комната лучше, чем обычно. Маленькая роза в горшке начинает цвести, журналы новые, и я вижу верхушки деревьев через высокое окно. Я обожаю город, но я надеялась, что провинциальный деканат может стать идеальным местом для Тима, чтобы он мог развить свои навыки. Это казалось безопасным.

Казалось безопасным. Теперь это воспринимается совсем не так. На него напали? Или поймали на краже наркотиков? Моя грудь сжимается, боль отдает в плечи.

Регистратор входит в комнату. Молодой, лысеющий, такой высокий, что комната внезапно кажется вдвое меньше. Его зовут Фредди или что-то в этом роде, но я слишком занята, пытаясь прочитать его, и не акцентирую внимание на имени. Теплое рукопожатие, встревоженные глаза.

– Тим вам не звонил?

Я качаю головой.

– Произошел… инцидент. Он взял отпуск на несколько дней, я предполагал, что он вернется домой. Брайтон, не так ли?

По крайней мере, он не болен.

– Что за инцидент? – уточняю я.

– Я не могу вдаваться в подробности, поскольку это касается пациента. Было бы лучше, если бы он сам вам рассказал.

– Да, черт возьми, это было бы замечательно, но его, черт возьми, здесь нет, не так ли! – я сожалею о своих словах, как только произношу их. – Простите. Мне очень жаль, я просто… – слезы наворачиваются на глаза.

Гормоны. Гормоны беременности, уже?! Все вышло из-под контроля.

– О, миссис Палмер…

– Керри. Я работаю в службе «Скорой помощи». Я знаю, что вы ни за что не дали бы отпуск интерну, если бы не произошло чего-то серьезного.

Он садится рядом со мной.

– Вы правы. Это серьезно, хотя мы… стабилизировали ситуацию. Пациент идет на поправку. Я не хочу предвосхищать процесс, но каждый младший врач совершает ошибки, и при правильной подготовке и отношении это не обязательно должно означать конец для Тима.

– Он знает об этом? – я качаю головой. – Извините. Глупый вопрос. Вы не можете знать ответ на него, не будучи телепатом, и даже если бы вы им были, мысли Тима было бы очень трудно прочитать.

– Дело в том, что… – раздается звуковой сигнал, и, когда регистратор встает, я почти ожидаю, что он ударится головой о потолок. – Есть ли у него кто-нибудь из членов семьи или друзей, к которым он