Шрифт:
Закладка:
Люба едва слышно что-то процедила сквозь зубы и отвернулась.
Раздался резкий крик блоковой:
– На улицу! В пятерки! С пустыми руками! Всё оставить в бараке!
«На улицу» было произнесено с особой упоенностью, протяжное «у» наполнилось совершенно непередаваемой эмоциональной сочностью, сразу ощущалось – не рядовой окрик, особенный день. Все тут же кинулись прочь из барака. Первые колонны уже двигались в душевую. Их барак был следующим на очереди.
– Это еще что, гадина?! – Блоковая подскочила к одной из женщин в их колонне и ударила палкой по рукам.
Длинные худые пальцы разжались, и на землю полетела ложка-нож. Опустив голову, заключенная молчала, с непередаваемой тоской глядя на потерянный предмет, который в лагере был на вес золота. Их подпольно делали в мужском из кусков труб и контрабандой переправляли в другие сектора по цене целой хлебной пайки за штуку. Ревекка понимала, как обидно было потерять такую ценность.
– Взять!
Надзирательница появилась неожиданно. Никто и не заметил, как она подошла. Это была Алиса – настоящая красавица с белокурыми волосами, модно уложенными прилизанными колечками. Несмотря на всю свою ненависть, Ревекка не могла побороть невольного восхищения внешним видом Алисы: молочные щечки в румянах, аккуратные алые губы, ухоженные руки, чистая одежда, скроенная по ладной округлой фигуре. На вид Алисе было лет двадцать с небольшим.
Ласково улыбаясь, она спустила с поводка овчарку. Собака кинулась на несчастную, пытавшуюся утаить ложку-нож, повалила ее на землю и начала рвать на ней одежду. Мощные челюсти хватали тонкую застиранную ткань и с треском разрывали ее. Сгустки собачьей слюны вместе с клочьями полосатой ткани летели во все стороны, но, к удивлению заключенных, зубы овчарки не впивались в кожу узницы, хватала она только халат. Ополоумевшая от ужаса девушка была уже практически голая. Свернувшись калачиком и обхватив голову руками, она пыталась спрятать лицо. Тело ее покрылось ссадинами, но не от зубов пса, а от твердой земли, по которой тот возил ее.
– Взять! Кусать! – крикливо приказывала собаке Алиса.
Наконец, не выдержав, она стегнула ее поводком. Собака залаяла и продолжила трепать остатки ткани на поясе заключенной. Лицо надзирательницы налилось кровью, став цвета ее румян. Она выхватила из-за пояса хлыст и принялась избивать им пса. Тот присел на передние лапы, прижал уши и визгливо заскулил. Во время ударов он лишь закрывал глаза да сильнее прижимал уши. Затем начал отползать, но надзирательница шла за ним, продолжая хлестать.
– Не все животные – животные, – пробормотала Кася.
Ревекка молча кивнула, продолжая с ненавистью смотреть вслед Алисе. Все знали, что она специально морила голодом свою овчарку, чтобы та была еще злее, а потому поведение собаки было совершенно необъяснимо.
Блоковая молча подошла к лежавшей узнице, все еще боявшейся поднять голову, и пнула ее в оголенный зад:
– В строй, сука, сегодня повезло.
Колонна двинулась дальше.
Войдя в баню и не дожидаясь приказа, женщины скинули халаты, платья, белье и колодки. Окна, как водится, уже были раскрыты охранниками нараспашку, и внутри стоял неимоверный холод. Женщины торопливо прошли босиком по ледяному цементному полу в душевые. Как всегда, никто не получил ни единой стружки мыла, а потому под едва теплой водой можно было лишь попытаться размочить грязь, которая давно и прочно пропитала все их естество. Ревекка сгорбилась и опустила голову, пытаясь устроиться так, чтобы вода текла на спину, не попадая на грудь, – хотелось, чтобы лекарство, неведомо каким чудом оказавшееся на ней, осталось как можно дольше. Кто-то толкнул ее в спину, но она не обращала внимания. Терпеливо ждала самого страшного. Сейчас закончатся две минуты, отведенные на душ…
– На поверку! – раздался властный голос.
Сбившись в кучу, женщины перебежали в следующее помещение. Там уже ждали эсэсы, которые пришли поглумиться над голыми узницами.
Может, и оставались еще в лагере красивые здоровые женские тела, прибывшие совсем недавно и не успевшие обезобразиться голодом и тяжелыми работами, но в общей бесформенной массе больных и истощенных, покрытых чирьями и струпьями, они терялись. Те, которые до лагеря были полными, обвисли рыхлыми кожаными складками, худые превратились в скелеты, обтянутые серым потрескавшимся пергаментом. Вся эта масса изможденного и безобразного волновалась и непрестанно шевелилась: каждая старалась затеряться в толпе, прикрыться чужим телом, не потому что смущалась – сил на стыд уже не оставалось, – но чтобы не привлечь к себе внимания и не стать персонально объектом измывательств и осмеяния.
В центре комнаты стояли несколько табуреток, возле которых ожидали «парикмахеры», как их называли в лагере. Женщины по одной подбегали к ним, те кидали беглый взгляд на бритые головы и, если не было вшей, коротко приказывали:
– Наверх.
Ревекка быстро забралась на табуретку и подняла руки. Уставившись прямо перед собой невидящим взглядом, она чувствовала, как холодная бритва скребла по ее лобку. Никакого крема или мыла, конечно же, не использовали. Тупое железо грубо терзало кожу на сухую. Стиснув зубы, Ревекка терпела.
– Пошла.
Она проворно спрыгнула и отошла к группе уже побритых женщин. Среди них была Кася.
– Порезала, сука, – со злостью прошептала та, прижав палец к кровоточащей полосе на лобке.
Охранники подталкивали друг друга, весело кивая на сбившихся в кучу голых женщин.
– Гладкие, прям блестят!
– Как зеркало!
– А ты глянь в зеркальце!
И они расхохотались. Женщины опустили пылающие ненавистью глаза к земле.
– Эй ты, а ну подойди! – раздался заинтересованный голос одного из эсэсов.
Женщины испуганно переглянулись, каждая надеялась, что слова были обращены не к ней.
– Ты, ты! – прокричал эсэс, пальцем указывая на Любу.
Та втянула голову в плечи и начала отчаянно озираться вокруг в поисках поддержки, но женщины испуганно отводили взгляды, лишь Кася и Ревекка смотрели на нее с тревогой, но и у них не было смелости что-то сказать. На негнущихся ногах Люба подошла к подозвавшему ее эсэсу. Опустив бледное лицо и прикрывшись руками, она стояла перед ним, трясясь уже не от холода, а от ужаса. Тот переглянулся с приятелем, внимательными взглядами они ощупывали Любу, задерживаясь на груди.
– Вроде ничего.
– Не совсем тощая, – согласился другой. – Эй, лицо покажи!
Люба подняла голову и посмотрела на них взглядом загнанной мыши. Глаза ее с испугом перебежали с одного на другого.
– Зубы, – приказал эсэс.
Люба растянула губы, обнажив ровные зубы.
– Хорошие, – с удовлетворением кивнул эсэс. – Какой номер?
Люба чуть ли не шепотом назвала свой номер и вернулась обратно. Женщины молча расступились, позволяя ей забиться вглубь тел, чтобы больше не попадаться на глаза эсэсам. Каждая понимала, что сейчас пережила Люба.
– Повезло тебе, детка, – прошептала какая-то полька.
– Это почему же? – настороженно спросила Кася вместо Любы, так как та совсем потеряла разум от страха и была не способна пошевелить языком.
Женщина наклонилась еще ниже и доверительным голосом сообщила:
– Они тут часто себе прислугу присматривают. Где ж еще, как не здесь? Товар, как говорится, лицом, – с горькой усмешкой проговорила женщина. – Если не забудут твой номер, то будешь теперь им воротнички гладить да сапоги чистить. Под крышей. Глядишь, и кусок с их стола перепадет. В нашей штубе была одна такая… – закончить она не успела.
– Во двор! Дезинфекция! – прокричала работница бани с зеленым винкелем.
Они гуськом засеменили во двор, освобождая место для следующей партии. Иногда, бывало, им выделяли одну тряпку или простыню на всех, чтобы узницы могли вытереться после душа, но сегодня и этого не было. Все еще мокрые, женщины сгорбились и тряслись от холода на промозглом ноябрьском ветру, так же сбившись в кучу. Наконец, во двор вышла полька с красным винкелем, работавшая в душевой. Она неторопливо поставила ведро перед собой, достала из него тряпку, отжала ее и проговорила:
– По одной.
И без ее подсказок женщины знали, что им надлежит делать. Выстроившись в длинную очередь, съежившись от предстоящей мерзости, они по одной подходили к польке и, расставив ноги по ширине плеч, подвергались унизительной процедуре дезинфекции: тряпка смачивалась в едком, отвратительно пахнущем чистящем средстве
