в покоях Анны Болейн. Вопрос о том, внесла ли сама Анна непосредственный вклад в рукопись, дискуссионный: ответ на него, по всей видимости, отрицательный. Но она посеяла семена, из которых в дальнейшем выросли цветы. Молодые люди записывали в манускрипт стихи, которые произвели на них впечатление (более двух третей из 190 с лишним стихотворений принадлежат перу Томаса Уайетта), комментировали их и добавляли к ним стихи собственного авторства. Исследовательница Никола Шульман незабвенно назвала Девонширскую рукопись соцсетью своего времени. Она написала это примерно в 2010 году, но если бы делала это десять лет спустя, еще более подходящей аналогией мог бы стать чат в мессенджере.

Маргарита Дуглас была одной из самых активных составительниц рукописи – ее почерк появляется на протяжении всей антологии, наряду с почерком двух подруг. Двоюродная сестра Анны Болейн, Мэри Говард, дочь герцога Норфолка, была замужем за внебрачным сыном короля Генри Фицроем. На обложке переплетенной рукописи стоят ее инициалы – М. Ф., а стихотворение ее брата, графа Суррея, переписано ее рукой. Но еще больше стихов написано рукой Мэри Шелтон, еще одной двоюродной сестры Анны, чья мать приходилась сестрой Томасу Болейну. В одном из стихотворений ее фамилия (в форме «Шелтун») образуется первыми буквами каждой строфы. Под этим стихотворением – жалобой влюбленного о том, что он «страдает в печали», – Шелтон написала: «непрошенная услуга не требует никакой платы»[179].

Особая группа стихотворений, авторы которых будто общаются друг с другом, по-видимому, относится к периоду заключения Маргариты Дуглас и Томаса Говарда в Тауэре. Вероятно, эти стихи даже были написаны в заключении и передавались авторами друг другу при попустительстве тюремщиков. Критики обычно предостерегают от слишком упрощенного отождествления поэтического слова с реальностью. Для любого тюдоровского придворного поэзия была, по сути, показной практикой: доказательством остроумия, агитационным инструментом, призванным произвести определенный эффект. Однако здесь написанное слишком сильно совпадает с реальными событиями, чтобы его можно было попросту игнорировать.

Тяжелое положение заключенных молодоженов, вызванное неудовлетворенным желанием быть вместе, само по себе олицетворяло суть далекой, отрешенной куртуазной фантазии. Как писал Уайетт:

Кто больше жаловаться прав имеет,

Оплакивать печаль свою и боль,

Чем я, кто любит и любил,

Но получить любовь взамен не может?

Под одним из стихотворений, которыми они обменивались, были нарисованы две стрелы Купидона. Любовь должна была причинять боль. Но стихи, написанные будто бы от имени Маргариты, заявляют о непреходящей любви и, как следствие, трубят о неповиновении тем, кто заключил их в тюрьму. Поэзия также могла быть средством выражения того, о чем нельзя было безопасно говорить где-либо еще.

Я с легким сердцем рассказать могу всем вам

О счастье, что не выпадало ни одной из дам,

Как чувством воспылал ко мне один влюбленный.

Из всех, кто был рожден, он самый верный.

Ради меня он принимает боль смиренно,

И несмотря что днем и ночью, беспременно,

Одни страданья от меня он получает,

Его любовь ко мне совсем не угасает.

Дальше она заявляет, что в свою очередь поступает в полном соответствии с правилами любви, отдавая всю себя этому верному возлюбленному:

Кто ж помешает мне

Остаться с ним по праву,

Любить его и днем, и ночью,

Воздав ему за все страданья?

Это было заявление во славу самой любви, ставившее правила куртуазной любви выше правил, принятых в обществе. Маргарита показывает здесь вовсе не тот смиренный лик, с которым обращалась к своему дяде Генриху. Отвечая ей, Томас признает, что причина их проблем заключается в разнице их положения в обществе:

Как истинное чадо своего сословья

Без лишних слов вы от меня примите

Мое верное, честное и любящее сердце.

На самом деле Маргарита Дуглас нуждалась в том, чтобы доказать своему дяде-королю, что это именно ее сердце – верное, честное и любящее по отношению к самому Генриху. Кажется, ей это удалось: к концу года король достаточно растаял, чтобы заверить ее мать Маргариту Тюдор, что, если племянница «отныне будет вести себя как подобает», он будет к ней добр.

Что касается самой Маргариты Тюдор, она считала самым несчастливым свой третий брак в Шотландии: Генрих Стюарт, лорд Метвен, стал еще одним неверным мужем, который сорил ее деньгами, а сын Яков V не допускал ее к власти. В 1537 году ее жалобы наконец вызвали великодушный ответ брата. Ей следовало лишь рассказать английскому послу, в каких случаях с ней плохо обращался «лорд Маффин» (Метвен, который распространял слухи о том, что она снова выйдет замуж за Ангуса), и тогда Генрих обещал всецело поддержать ее.

Ее мечта вернуться на юг так никогда и не осуществится. Положение обеих Маргарит, матери и дочери, облегчалось лишь тем, что новости о них, добираясь до английского двора, доставляли удовольствие Генриху.

* * *

Девиз Джейн Сеймур в сане королевы гласил: «Обязана подчиняться и служить». Летом 1537 года Генрих ничего не жалел для беременной королевы: он даже приказал специально доставить ко двору перепелов из Кале, выполнив один из капризов будущей матери. Рождение долгожданного сына в сентябре окончательно укрепило ее положение.

Крещение младенца Эдуарда, как надеялась Джейн, предвещало примирение старого и нового. Одна сводная сестра ребенка, Мария, стала его крестной матерью, а другая, Елизавета, на торжественной церемонии несла крестильную сорочку. Таинство крещения исполнил архиепископ-реформатор Генриха (и Анны) Кранмер. Но через несколько дней Джейн заболела и умерла, и Генриху ничего не оставалось, как искренне оплакивать ее.

Если не для потомков, то для самого Генриха Джейн, родившая ему сына, останется самой значительной королевой; той, рядом с которой он будет похоронен. Как бы цинично это ни звучало, можно также предположить, что он просто не успел от нее устать… Но если бы Джейн продолжала жить, как мать сына Генриха она была бы поистине неприкосновенна.

Если появление Джейн ознаменовало для Маргариты Дуглас позор и заключение в тюрьму, то ее смерть позволила Маргарите вновь оказаться на свободе. Рождение Эдуарда означало, что она больше не была предполагаемой наследницей престола. Осенью 1537 года, когда Маргарита и Томас в Тауэре заболели лихорадкой, Маргариту отправили на лечение в Сионское аббатство.

Одно из поздних стихотворений Томаса Говарда во многом позаимствовано из «Троила и Крессиды» Чосера, а сам Томас и Маргарита фигурируют в нем главными героями. Оно пророчески изображает горе Троила из-за новости о ссылке Крессиды и намекает на его собственную трагическую судьбу: