– Занятно тут у вас, – сказал он.

Я села на кровать. Комната была маленькая, кровать придвинута к стене, и, когда мы делили стороны, Лори выпало спать с краю, поэтому теперь всякий раз, когда она ложилась раньше меня, мне приходилось перелезать через нее. Макс взял в руки фотографию в рамке – мы с Лори на вечеринке прошлым летом, вскоре после знакомства. Помню, как я радовалась: повезло же мне ее встретить! По чистой случайности я сняла комнату рядом с человеком, который способен превратить жизнь в праздник. Снимок пересвечен, волосы и кожа у нас одинаково белые, поэтому мы похожи друг на друга гораздо больше, чем в жизни. Некоторое время Макс разглядывал снимок, потом молча поставил на место. Потрогал края пестрой салфетки, наброшенной на комод, и дернул за торчащую ниточку. Перебрал тюбики с косметикой, которые Лори разбрасывала по всем поверхностям, отвинтил колпачки, раскрутил помаду, пока не показался красный стержень, потом закрутил обратно. Взял тетрадку с письменного стола, пролистал. Тетрадка принадлежала Лори и для посторонних глаз явно не предназначалась, но я промолчала: переступив порог дома, он едва удостаивал меня взглядом, и я переживала.

Наконец он подошел ко мне, лег на кровать, потер глаза.

– Что случилось? – спросила я.

– Ничего. Странный день. Утром прихожу на работу, смотрю – весь холл перегорожен. Отдел с третьего этажа и трейдеры с двенадцатого меняются местами. Люди таскают коробки с вещами. Коридор на всех этажах выходит в атриум. Там, конечно, есть ограждение, но через него можно перелезть – и вот один из трейдеров ночью прыгнул.

– Какой кошмар…

– У него в последнее время все шло наперекосяк. Проблемы в семье, да к тому же он заключил неудачную сделку, и компания из-за него теперь потеряет кучу денег. Речь идет о миллионах долларов. Видимо, у него сдали нервы. Но знаешь, что самое ужасное? Самое ужасное, что трейдеры продолжали работать. Никто не вызвал скорую, пока люди из других отделов утром не пришли на работу. И я бы на их месте тоже вызывать не стал. Ты просто не можешь себе этого позволить. Торги не останавливаются из-за того, что кто-то покончил с собой.

– И с кем они поменялись?

– Ты о чем?

– Трейдеры. Кто там, на третьем этаже?

– А, понял. Отдел риск-менеджмента, по-моему.

– Шутишь?

– Нет, – ответил он. – Не шучу.

Глаза у него по-прежнему были закрыты. Я смотрела на тонкую белую полоску на его щеке – там, где я его поцарапала.

– И знаешь, – сказал он, – я тут что-то задумался.

– О чем?

– Сколько еще десятков лет я готов всему этому посвятить. Вот о чем.

Макс открыл глаза и взглянул на меня.

– А у тебя-то что случилось? – поинтересовался он. – Если ты меня сюда позвала. Что произошло? Что за драма?

– Драма?

– По голосу мне показалось, что ты расстроена.

Я принялась рассказывать о прослушивании, но мои слова звучали банально, и я не знала, как ему объяснить, чтобы он посочувствовал и в то же время не разочаровался во мне.

– Ну, это ведь тоже опыт, правда? – сказал он. – Что ты можешь сделать, чтобы подобное никогда не повторилось?

– Не знаю.

Он в задумчивости посмотрел на меня:

– А ведь в последнее время у тебя такое часто стало происходить, да?

– Да нет… В смысле?

– Несколько прослушиваний, и все неудачные.

– Ну да. Но неудачные прослушивания – обычное дело. Все они и в сравнение не идут с тем, что было сегодня.

– Ты в последнее время постоянно уставшая, – сказал он. – Молчаливая. Напряженная.

– Правда?

Макс окинул взглядом комнату и продолжил:

– Честно говоря, ничего удивительного. Иначе и быть не может, когда живешь в таких условиях. С Лори ты ни выспаться не можешь, ни отдохнуть, ни позаниматься. Вот как тут заниматься? Ясно, что никак, – когда кругом толпа народу.

Он был прав, заниматься здесь было невозможно, но я не это хотела услышать. Я хотела, чтобы он меня утешил.

– По-моему, тебе нужно отсюда съехать, – сказал он.

На одно безумное мгновение мне показалось, что сейчас он предложит мне переехать к нему, но он сказал:

– У меня есть один коллега, он недавно купил студию под сдачу. Вчера как раз спрашивал меня насчет ремонтников. В том виде, в каком эта студия ему досталась, за нее много не запросишь, и пока она пустует. Он сейчас загружен работой, вряд ли до лета у него дойдут руки ею заняться. Может, он пустит тебя туда пожить. Я спрошу.

Но я не хотела, чтобы он предлагал мне реальные пути решения проблемы. Я хотела, чтобы он сказал мне, что все будет хорошо, или нет, даже не это, – я хотела, чтобы он сделал так, чтобы я вообще перестала думать. Я хотела, чтобы он влез мне в мозги и выключил их.

Я потянулась к нему и поцеловала. Сперва он был нежен. Рук не распускал и произнес мое имя с такой интонацией, словно хотел задать вопрос, но мне не хотелось, чтобы он разговаривал, поэтому я забралась на него. Через голову стянула с себя пижамную сорочку, взяла его руки и положила их на себя, провела его ладонями по своему телу. Он сел и поцеловал меня снова, на этот раз уже иначе. Схватил меня, повалил на диван, дернул за пояс штанов, мол, давай снимай. Я лежала и смотрела, как он встает, раздевается, а сама дышала неглубоко и быстро, черный страх нефтяным пятном растекался в животе, но я знала, что он сможет положить этому конец. Я затащила его на себя, а потом перестала отдавать себе отчет в том, что творю: кусалась, царапалась, требовала, чтобы он был грубее, еще грубее, хотя понятия не имела, что он сделает, – да мало ли что. Он поставил меня на колени и пристроился сзади, схватил за волосы, резко потянул, но и этого было недостаточно, в голове еще оставались мысли, и я услышала, как умоляю его о том, чего, кажется, не очень-то и хотела: больней, больней! Он зажал мне рот рукой, сказал: «А ну-ка тихо», запрокинул мою голову, и его рука вдруг оказалась у меня не на губах, а на горле, и я почувствовала, как сжимаются его пальцы. Перед глазами поплыли точки света, сознание опустело, кровь вскипела, и я услышала его голос: где-то очень далеко, где-то у меня в голове он произносил мое имя, и меня захлестнула тьма и смыла все мысли, остался только один звук, животный и страшный, как крик, но это был не крик, я не знала, что это, я