Шрифт:
Закладка:
Мур рассуждает, исходя из предпосылок о том, что и удовольствие, и сознание удовольствия не могут считаться единственным благом. Они являются лишь частью сложных психических переживаний, сопровождающихся чувством удовольствия, но при этом представляющих гораздо большую ценность, чем само удовольствие.
Рассуждения Мура представляются вполне подходящими и для оценки места наслаждения в сексе. В сексуальных взаимоотношениях таким сложным психическим состоянием является любовь. Удовольствие как составной элемент любви содержится в эмоциях влюблённых. Степень выраженности и яркость оргазма тесно связаны с наличием или отсутствием любви. Умение получать максимальное наслаждение и дарить его другим свойственно лишь любящим людям.
Тот факт, что гедонизмом издавна называется философское направление, ограничивает использование этого термина в нейрофизиологии. Существует, однако, слово “гедония” — ощущение крайнего довольства (от греческого hedone — “удовольствие”, “наслаждение”). Нейрофизиологи и сексологи вправе называть центры удовольствия гедоническими.
Всё меняется, когда речь заходит о любви. В применении к этому чувству термин “гедония” оказывается слишком мелким, ведь он сродни просторечию “кайф”. Между тем, именно нервные импульсы из центров удовольствия делают влюблённого альтруистом, позволяя ему испытывать максимальное наслаждение от самопожертвования ради любимого человека. Чем сильнее избирательное чувство к объекту полового влечения, тем большее удовлетворение испытывает влюблённый от всего того, что без любви, в “нормальном” состоянии вызвало бы у него лишь неприятные эмоции и даже боль. В этом и заключается весёлая мудрость любви — чувства, преображающего мир, обращающего все боли и лишения в наслаждение! Потому–то любовь — один из самых прямых путей к счастью.
Если в философском и общежитейском плане гедонизм — это погоня за наслаждением и секс без любви, то в сочетании с термином “альтруистический” дело принимает совсем иной оборот. “Альтруистический гедонизм — сущность любви”, с таким, казалось бы, парадоксальным утверждением трудно не согласиться. И хотя за гедонизмом закрепилась дурная слава ещё со времён римских стоиков, подобное сочетание реабилитирует принцип наслаждения. Следует сказать, что альтруизм облагораживает принцип удовольствия и вне прямой связи с любовью. Поскольку альтруистическое поведение человека подкрепляется возбуждением, поступающим из центров удовольствия, без чего мотивационное поведение было бы попросту невозможным, допустимо выражение “гедонистическое подкрепление альтруистической мотивации”. При этом речь идёт, в частности, об удовольствии, вызванном альтруистическим поступком. Напомним, что термин “альтруистический гедонизм” фигурирует в этике русского философа Николая Бердяева.
Вряд ли уместно смеяться над наивностью влюблённого и его способностью к самообману, над его альтруистической установкой. Лишь невротики или догматики, не способные быть счастливыми сами, могут сетовать на то, что мощный гедонистический потенциал и максимально возможное наслаждение неотделимы от любви. Умение любить — признак душевного здоровья и психической зрелости.
Похоже, что помимо всего прочего, Кемпер отрицает любовь и альтруизм из–за чувства профессиональной беспомощности. Ведь научить своего пациента любить не способен никакой врач, ни сексолог, ни психоаналитик.
— А этого и не надо, — утверждает Кемпер. “Любовь — это самое непостижимое чувство, которое отягощает сексуальность и делает человека больным”.
Что ж, подобная позиция понятна: не следует желать того, чего не можешь добиться. В таких случаях вступает в силу психологическая защита, не чуждая врачам.
Но Кемперу можно и возразить.
Обучить кого–либо любви, разумеется, невозможно, однако врач может обозначить ориентиры, следуя которым пациент сам научится любить. Верная оценка места, принадлежащего любви в сексуальности и в нашей жизни в целом, определяет выбор рациональной модели полового поведения человека. Правда, тут мы невольно вернулись к тому противоречию, которое заставило Кемпера выступить с критикой в адрес идеализированных представлений о любви. Разумеется, его слова о том, что любовь может привести к преступлению (“смерть за измену и т. д.”) — явно ошибочны. Любящий не способен убить любимого человека. Хосе зарезал Кармен не из любви, а потому, что его страсть, лишённая альтруизма, не была любовью. Но если вечно принижать чувства к близкому человеку, не считая их любовью, поскольку они не абсолютно альтруистичны и не исключают увлечения другими возможными объектами ухаживания, то такие отношения приведут пару к разрыву.
Как ни странно, именно Лев Клейн подсказал, где следует искать решение этого противоречия. В отличие от Кемпера, он не отрицает любовь, а напротив, снисходительно раздвигает её границы: “Высокая любовь, описанная в шедеврах литературы, в жизни редка. Но в обиходе мы называем любовью и менее возвышенные виды чувств. Когда мы говорим "делать любовь", "крутить любовь" и даже "продажная любовь", мы не зря используем тот же термин. В самой высокой любви присутствует плотский элемент, а в самых низменных соитиях нередко просвечивают благородные переживания и теплота чувств”.
Клейн утешает нас тем, что любые формы сексуальности сродни любви. Отвлечёмся от явной неувязки: не ведая об эволюции любви, не зная её биологической природы, не видя её неотъемлемых атрибутов, то есть качеств, присущих лишь ей, а не иным проявлениям сексуальности, Клейн размывает её границы и лишает представление о ней всякого смысла. Но зато он указал на верный принцип подхода к проблеме: существует континуум чувств, называемых любовью, и отношений, близких к ней. Чем альтруистичнее связь двух людей, чем более она основана на избирательности и верности, тем ближе она к любви. Понимая разницу между любовью и просто сексом, следует относиться к ней не как к нереалистическому эталону, а как к вполне достижимой цели, требующей душевных усилий от тех, кто к ней стремится. Ведь биологические предпосылки к избирательности и альтруизму заложены в генетическом коде людей. Человек рождается на свет с нейрофизиологическими структурами, которые, при их нормальном развитии, делают его способным к любви.
Один из механизмов, позволяющих реализовать эти врождённые возможности — эмпатия, способность угадывать эмоции другого живого существа, человека или животного.
Становление зрелой сексуальности
Человек появляется на свет с врождённым инстинктивным механизмом, позволяющим ему рассчитывать на милосердие и помощь более сильных сородичей. Таков крик ребенка, взывающий к матери и к другим взрослым, когда он испытывает дискомфорт. Подобное поведение оказалось бы гибельным для детёнышей почти всех других видов. Новорождённый зайчонок отползает от места своего рождения и молча дрожит, прижимаясь к земле, чтобы стать незаметным для хищников. Человеческий же младенец от рождения обладает настолько эмоциональным криком, что он повергает в тревогу всех психически здоровых взрослых. А если понаблюдать в это время за их эмоциональной реакцией и поведением, то становится очевидным, что чувство сострадания имеет врождённую биологическую природу. Детские крики и плач, например, деморализовали научных сотрудников, участвовавших в опыте, поставленном психологом А. П. Вайсом. В ходе эксперимента его участники совершали грубейшие ошибки исключительно потому,
