суеты сует, танца смерти, тленности земного мира, но апокалиптическая картина своеобразного Страшного Суда, на который обрекли себя грешные люди, возглавляемые дьяволом, попирателями христианства и предателями Христа. Указывать пальцем – обвинительный жест. Пророки Илия и Енох, одетые в грубые рубища, подобные облачению персонажей рядом с Нероном, по преданию выступят обвинителями Антихриста, будут его противниками 126 дней, но Антихрист убьёт их, после чего Христос их вновь воскресит из мёртвых и начнётся последний Страшный суд: «Ибо вот, придёт день, пылающий, как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь Саваоф, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей» (Мал. 4).

Фигуры в правом верхнем углу центральной панели триптиха также прочитываются в апокалиптическом контексте. Судя по одеждам и головным уборам, перед нами разворачивается предание, известное в средневековых Нидерландах, об Александре Македонском, заточившем одно из еврейских племён в пещере, в надежде, что оно никогда не покинет её. Уже на заре Средних веков этот пленённый народ стал ассоциироваться не только с Гогом и Магогом, но и с подданными Антихриста. В Ветхом Завете и в Книге пророка Иезекииля (гл. 38 и 39) присутствует пророчество о Гоге из страны Магог, который пойдёт войной на землю Израиля и потерпит крах в баталии с Богом. Согласно иудейской эсхатологии, предсказание, описанное в книге пророка Иезекииля, исполнится незадолго до прихода Мессии. В Новом же Завете Гог и Магог упоминаются в книге Откровения (20:7), где описывается их нашествие на город святых по окончании тысячелетнего царства. На картине Босха этот народ вырывается из своего заточения, что только подчёркивает эсхатологический характер всего триптиха, указывающий нам на последние времена человеческого существования – на начало Конца света.

Обратимся к фигуре Христа, находящегося над стогом сена (над миром), образ Спасителя усиливает идею Страшного суда. Христос представлен просто, в набедренной повязке, к нему обращена молитва ангела, сидящего на стоге сена. Можно предположить, что разведённые и согнутые в локтях руки Христа – это жест отчаяния. Христос созерцает земной мир, где царствует дьявол. В то же время перед нами изображение Христа, вседержителя мира, которое нередко встречается в иконографии Страшного суда как жест благословления. В то же время отчетливо видны кровоточащие раны Христа, его ладонь специально повёрнута к зрителю, то есть Босх предстаёт не просто пессимистом и мизантропом, но раскрывает потенцию более сложного взгляда на мир: у человечества, погрязающего во тьме, есть возможность обратиться к Сыну Человеческому, принявшему смерть за род людской. В нидерландской культуре бытовал образ Христа, показывающего свои раны в Судный день: с одной стороны, в знак поддержки беспорочных праведников и претерпевавших мучеников, а с другой – для устыжения неблагочестивых, дабы они могли ещё раскаяться и вернуться к Богу, как вернулся блудный сын в дом отца своего – как душа, приходящая в лоно своего Господа. В «Зерцале человеческого спасения» есть схожий фрагмент: Христос показывает Богу-Отцу свои раны, заступаясь за род человеческий. Почитание и культ ран Христа, кровоточащего сердца, слёз Иисуса (Мужа скорбей) – традиция католической церкви, повлиявшая на иконографию Суда.

Босх изображает не само апокалиптическое действо (отсюда и столь нетипичная иконография), а земной мир накануне Страшного суда (перманентное «здесь и сейчас» для христианина), когда у человека ещё есть возможность покаяния. Кроме того, сюжет демонстрации Христом своих стигматов (иной раз кровоточащих) – важнейший атрибут католического культа тела и ран Христовых. В иконографии Страшного суда представлен Христос, восстающий из мёртвых: в этом случае облачением Ему служат лишь набедренная повязка или плащ, реже – пелена, в которой Он был положен во гроб. Порой Христос изображался почти обнажённым: при этом Он восседал на радуге или сфере мира. Справа от него – три цветка лилии на едином стебле, слева – меч. Левая рука Его возносится в благословении и для предъявления раны; правая же Его рука иногда неестественно вывернута, чтобы зритель увидел стигмат; кровоточат раны на ногах и бок. Христос, будто неверующему Фоме, представляет зрителю своё искалеченное воскресшее тело. Тут же и праведники восстают из земли. Так комплексно обретает зримый эквивалент идея воскресения во плоти.

Рис. 16. Страшный суд и демонстрация пяти ран Христа из часослова, фрагмент. Брюгге, 1450-е. Ms. Ludwig IX 7, fol. 114v. Getty Museum, Los Angeles.

Рис. 17. Христос-судия и демонстрация кровоточащих ран. «Воз сена», фрагмент.

Левая створка триптиха Босха демонстрирует первичное грехопадение Адама и Евы; на центральной панели – воз сена как аллегория мира, снедаемого эпидемией греха, заражение которым произошло ещё в райском саду; правая створка – ад как неизбежная расплата за грех (глава 6, рис. 55–56). В целом триптих назидательно и аллегорично повествует о человеческой жизни, обуреваемой пороками, о земном пути, полном вероотступничества, лукавых искушений, и о Страшном суде – индивидуальном и всеобщем.

Коробейник бежит суеты

Несмотря на предзаданную религиозную проблематику триптихов, Босх активно задействует в них мирские, народные сюжеты, сцены быта и повседневности. Современному зрителю порой даже сложно представить, что триптихи Босха были частью алтарной композиции. Обилие повседневности – программный компонент его работ, поскольку грех, суд частный и всеобщий, происходит не где-то там, в будущем веке, а здесь и сейчас, непосредственно в жизни каждого человека. Мирское и телесное в свете эсхатологических ожиданий оборачивается сеном, ничем. Триптих «Воз сена» – аллегория «ванитас» (лат. vanitas – «суета, тщеславие»)[56]: «строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, – каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть» (1Кор. 3:12). Новозаветная образность, упоминающая травы, цветы, сено, связана не только с идеей быстротечности времени, тщеты мирского, суда над тленным («а богатый… прейдёт, как цвет на траве», Иак. 1:10–11), но и с возможным раскаянием, верой в божественное Слово: «Ибо всякая плоть – как трава, и всякая слава человеческая – как цвет на траве: засохла трава, и цвет ее опал; но слово Господне пребывает вовек; а это есть то слово, которое вам проповедано» (1Пет. 1:24–25). Уже в триптихе Босха визуально кодируется послание, свойственное прекрасным фламандским натюрмортам, изображающим