В Средневековье говорилось про мартышек, что «это очень презренное животное, сильно на нашу внешность похоже» (лат. пословица «Turpissima bestia, simillima nostri»). Обезьяна могла символизировать все грехи, недостатки и пороки человека, в ней видели символ языческой дикости, невежества и духовной слепоты. Образ обезьяны читался как искажение благой человеческой природы, олицетворение самого дьявола, которого нередко и называли обезьяной Бога[60].

Тем не менее в образе коробейника проступают не только отрицательные, но и положительные черты. Да, конечно, около 1500-х были распространены изображения коробейника, связывавшие последнего с жадностью, обманом, пьянством, глупостью, похотью и ересью, греховностью в целом и даже с дьяволом. Но опрометчиво полагать, что Иероним Босх задумывал аллегорию лишь всесторонне подлого и падшего человека. Как часто бывает с его картинами, всё несколько сложнее.

Рис. 21 а. Royal MS. 10 E IV, fol.149r. British Library, London.

Рис. 21 б. Royal MS. 10 E IV, fol. 149v. British Library, London.

Во многих памятниках средневековой литературы, как и на створках триптиха «Воз сена», проявлено не столь однозначное отношение к образу коробейника. Комплиментарную интерпретацию этого образа даёт Дирк ван Делфтский в «Настольной книге христианина» (1404 г.), содержащей среди прочего хвалебный пассаж про священников, которые сравниваются с коробейниками. Подобно коробам, человеческие души висят на шее, а священники несут их, словно знающие правильный маршрут гиды, – они бережно доставляют души от рождения к смерти[61]. В нидерландском варианте «Золотой легенды» (Passionael) проводилось метафорическое сравнение Христа с небесным коробейником, принёсшим жизнь и искупление. Тяжкий короб за плечами олицетворяет грех и крест, который нёс Христос на Голгофу, искупая преступления и проступки рода человеческого. Отчасти этот образ зарифмован с иконографией особо почитаемого в северной Европе святого Христофора, сгорбленного под грузом младенца-Христа на своих плечах: силач Христофор с трудом поднял Его, поскольку сам Христос несёт грехи человечества. Метафора короба как души могла использоваться и положительно, и отрицательно в зависимости от контекста, поскольку включала идею греха (атрибут человеческого) и покаяния (атрибут божественного).

Рис. 22. Питер ван дер Хейден. С XII века образ обезьяны связывался с идеей искажённого отражения человека в кривом зеркале. Обезьяна с яблоком во рту символизировала библейское грехопадение, а обезьяны в цепях – обуздание порочных земных страстей. В контексте семи смертных грехов обезьяна могла также символизировать распутство. В XV–XVI веках изображение одной или более обезьян в непосредственной близости от людей означало назидания и предупреждения, направленные против неугодного и греховного поведения. На обличительной картине Ван дер Хейдена (известно множество его гравюр, выполненных в подражание Босху) обезьяны являются пародией на нерадивых людей и их грехи – они не только воруют товар коробейника, но и выставляют уснувшего в невыгодном свете унизительными действиями: одна обезьяна вкушает дух открытой задницы еврея, другая испражняется ему в шляпу, ещё одна ищет блох, остальные вершат прочие непотребства. Ограбление торговца обезьянами, 1557 г. Гравюра. Koninklijke Bibliotheek van België, Brussel.

На положительное понимание коробейника у Босха работает изображение ощетинившейся собаки, которую путник отодвигает тростью, словно отбиваясь. Образ собаки демоничен: ошейник с шипами подчёркивает её звериную агрессию и злые намерения. Палачи и толпа, пренебрежительно относившиеся к Христу, сравнивались с бешеными собаками. Такой же ошейник Босх «надевает» на одного из мучителей Христа в «Короновании терновым венцом». Щетина и заострённые уши на средневековой иллюстрации указывают на дьявольскую природу персонажа. Цвет шерсти собак – красноватый, рыжий или русый, а за этими оттенками была закреплена крайне негативная семантика.

В многочисленных средневековых текстах красный цвет связывался со всем недозволенно-маргинальным, предосудительным, порочным и бесовским. К примеру, Каин, царь Саул, нераскаявшийся разбойник, мучители Христа – все они весьма часто описывались или изображались рыжими, как и Иуда, являющийся архетипом предателя. Метафора лая собаки использовалась для сравнения с попытками дьявола вовлечь человека в грех. В своих стихах Анна Бейнс признаётся в греховности, сокрушаясь: «я – недостойный, несовершенный глиняный сосуд, полный греха, раненый укусами адских псов… Смертельны укусы адские, и я пришла к Тебе, как к Врачу, целящему мои раны» – так псы и собаки сравнивались с адскими силами[62]. Отрицательная характеристика собак из Псалма (21:17) повлияла на иконографию: «ибо окружило меня множество псов, сборище злодеев обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои». В 1949 году Дирк Бакс заметил, что изначально собака – это общее название дьявола во многих средневековых текстах[63].

Рис. 23. На страницах Псалтири Латрелла (между 1320–1340 гг.) встречается коробейник, охмурённый чарами русалки и влекомый к этому порочному существу; соблазняемый к тому же преследуем красноогненной собакой, кусающей его за ногу и уподобляющейся проискам дьявола или одержимости, внезапно охватившей человека. Luttrell Psalter. MS. 42130, fol. 170v. British Library, London.

Путник на внешней стороне створок «Воза сена» защищает от укуса правую ногу. А на уцелевшем фрагменте несохранившегося триптиха «Пилигримаж по земной жизни» Босх изобразил коробейника, отбивающегося от пса, но его левая нога уже укушена и перебинтована (рис. 24).

Детали картин Босха дают интересную концепцию коробейника, уже тронутого тленом греха, которому он одновременно и противостоит. Но его путь, обозначенный шатким и надломленным мостом впереди, будет тернист. Босх создал иносказательно сложный образ еврея-коробейника – грешного, но одолевающего свои страсти и дурные помыслы, падшего, но жаждущего покаяния и прощения.

На этическом уровне художественное высказывание Иеронима Босха демонстрирует раскаявшегося грешника, который может быть помилован Божьей благодатью. Эту христианскую формулу воспроизводит дидактическая стихотворная пьеса 1540 года, гласящая, что даже безмерно нагрешивший в прошлом не проклят окончательно и безвозвратно. Живущий сохраняет возможность раскаяться и получить прощение. Сколь бы много ни было грехов за душой – покайтесь и будете прощены. Укус дьявола ещё не означает, что человек сожран полностью[64].

Жажда покаяния коробейника на внешней стороне